Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

Вскоре молодая женщина предприняла еще один шаг: чтобы не ставить под сомнение искренность своих намерений, она публично отказалась от брачных уз. В ее ситуации исключалась даже мысль о женихе-иностранце, который снова поставил бы перед ней вопрос о перемене конфессии, да и не просто было бы решить, какую роль в делах государства надлежит придать подобному втируше. Русский же родовитый князь, став ее супругом, будет разжигать в своей душе потаенную зависть, тут могла возникнуть угроза, что он покусится на власть Елизаветы! Династия Романовых уязвима, свидетельством тому смута, что поднялась после кончины Петра II. К тому же брачный союз, способный принести плоды, нарушил бы порядок престолонаследия: герцог Голштейнский, круглый сирота, должен со временем именоваться «сыном Елизаветы» — то был способ оправдать восшествие последней на российский трон. А перспектива самой стать матерью лишила бы царицу прямой связи с этим единственным законным наследником. Она не стремилась ни изображать «царь-девицу», чудотворную девственницу русских легенд, ни подражать своей знаменитой английской тезке^{158}. Российская монархиня надежно вписалась таким образом в генеалогию: являясь дочерью Петра I, она прежде всего была обожаемой матерью нации и сверх того готовилась передать свой факел потомку великого царя. Целая серия указов предупреждала, что любые домыслы или интриги касательно детей, которых она могла бы иметь, повлекут за собой суровые кары вплоть до ссылки в Сибирь^{159}. Хотя Елизавета проявляла терпимость и милосердие, она умела и мстить за перенесенные несправедливости. Остерман убедился в этом на собственной шкуре. Он, обязанный своей карьерой Петру I, примкнул к сторонникам Анны Иоанновны — вина непростительная. Поэтому новая императрица выместила на нем все былые унижения. Суд над бывшими министрами стал одновременно сведением счетов с пресловутым немецким засильем, хотя в том правительстве имелось и много русских. Елизавета наблюдала за ходом процесса из укромной комнаты, откуда могла все видеть и слышать. Среди судей были Михаил Голицын, Трубецкой, Ушаков, Куракин и Семен Нарышкин, и все они проявили беспощадность. Министры Остерман и Миних, обершталмейстер двора граф фон Левенвольде, вице-президент коммерц-коллегии фон Менгден, вице-канцлер Головкин и советник Тимирязев были приговорены к смертной казни. К плахе больного Остермана несли четыре человека; палач сорвал с него парик и заставил лечь на живот, чтобы отрубить ему голову. Перед самым исполнением приговора прибежал секретарь с поручением от Елизаветы: для шести приговоренных она приказала заменить казнь вечной ссылкой. Остерман, не проронив ни слова, вернул на место свою накладную шевелюру^{160}; а умер он в Березове, куда некогда отправил Меншикова. Миних нашел приют в Ярославле[7], в доме, который он некогда велел построить для Бирона; имущество его было передано семейству Разумовских. Их товарищей по несчастью ждал долгий путь на восток: Головкин остановился в Якутии, в Среднеколымске, а Левенвольде в Соликамске.

В самом начале своего царствования Елизавета приняла решение, уникальное в глазах тогдашней Европы. Согласно ее указу от 23 августа 1742 года, те, кому не сравнялось семнадцати лет, вообще не могли быть подвергнуты смертной казни, а в отношении взрослых царица оставляла за собой право смягчить такой приговор. И впрямь в годы ее царствования не было ни одного случая, когда он был бы приведен в исполнение. Что, впрочем, не мешало битью палками, членовредительству, ссылкам в Сибирь на каторжные работы… Вслед за своим родителем Елизавета вызывала восторги всей Европы прежде всего как просвещенная монархиня; некий тамошний пиит, адвокат по фамилии Марешаль, писал (в поэме «О новом церковном правлении на Руси», выпущенной в 1750-е годы), что просвещенное человечество ей обязано «триумфом прогресса». Императрица, которая правила, не проливая крови, тем самым возвысила честь России. «Дщерь Марса», как называли ее, она завершила дело своего прославленного отца, единолично заложившего основы царства Разума^{161}! Сам Вольтер не смог удержаться от комментариев: разве Елизавета своей терпимостью и уважением к закону не увенчала труды великого предка? Она — первая монархиня, проявившая уважение к человеческой жизни, ее доброта не имеет себе равных в истории! Высшая мера наказания, напоминает философ, никогда не мешала преступлениям^{162}. Лакомб, другой автор, создавший житие этой царицы как героического образца гуманности, рисует образ сострадательной матери своего народа: отказываясь обрекать на смерть даже самых виновных, она-де «только лишает их возможности вредить»^{163}. Голоса тех, кто возражал против этого императорского указа, были редки и звучали все больше в узком кругу. Наиболее отчетливо выражали свои сомнения пруссаки; к примеру, генерал Манштейн утверждал, что упразднение смертной казни ведет к росту преступности^{164}.