Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

Казенные средства, состоящие в ведении камер-коллегии, таяли, причиной такого краха было дурное управление Бестужева и Черкасова, к тому же финансы страны понесли страшный урон еще по вине Анны Леопольдовны^{294}. Финансовая отчетность велась беспорядочно, со множеством лакун, коллегии и министерства переводили свои фонды друг другу но любой надобности, зачастую дефицит усугублялся из-за вложения их в бумаги сомнительного происхождения, за которые начислялись сторонним держателям немалые проценты. Государственный долг, раскручиваясь, как некая адская пружина, быстро вышел из-под контроля. Пошлинные сборы поступали с более чем пятилетним запозданием; разные министры оспаривали друг у друга кредиты и субсидии, победителями в этих ожесточенных баталиях, как правило, выходила военная коллегия или коллегия иностранных дел. Еще до вступления России в войну за австрийское наследство сухопутные войска, военный флот, гвардия и кадетский корпус уже поглотили более б миллионов рублей из отпущенных на нее средств. Подушная подать в 1744 году принесла всего 5 миллионов, торговля спиртным — 2 миллиона, таможенные сборы — один миллион; выручка от всех видов коммерции (основные товары — соль, железо, щелок, пенька, деготь, китовый жир и парусина), а еще надобно вспомнить доходы от китайского каравана — 1538 000 рублей плюс еще 120 000 за гербовую бумагу. Все это не покрывало государственных расходов. Сверх того стране угрожало что-то вроде искусственной дефляции. Мелкие собственники и крестьяне, напуганные ставками прямого и косвенного налогообложения, предпочитали не тратить свои деньги, а держать их в кубышках^{295}; ежегодная потеря ликвидных средств, согласно расчетам, составляла миллион рублей. При этом, если верить Мардефельду, вброс в оборот фальшивых копеек, изготовляемых, по всей вероятности, в Саксонии, являлся новым финансовым капканом, коль скоро денежные средства государства подвергались подмене^{296}. Между 1712-м и 1746-м годами официально пущенные в оборот 35 миллионов рублей сократились до 3 миллионов^{297}. Иначе говоря, эти 32 миллиона осели в шерстяном чулке; их владельцы, умышленно или нет, привыкли обходиться фальшивой монетой. К концу царствования Елизаветы государственный долг вырос до 8 147 924 рублей^{298}… Так вот, императрице не полагалось докучать такими ничтожными вопросами. К тому же она желала придерживаться порядков, заведенных еще при Петре I, но при всем том и думать забыла о его скупости^{299}. Царица никогда понятия не имела о том, как на самом деле управляют ее министры; истина о жизни государства не достигала подножия трона^{300}. Иное дело Бестужев — контролировать всю систему в целом он не мог, но относительно реального положения вещей иллюзий не строил; в один прекрасный день он даже сказал фавориту Разумовскому: «Может быть, и я, и вы еще отправимся умирать в Сибирь, подобно бедному фельдмаршалу Миниху, который стоил больше, нежели мы оба»^{301}. Многозначительная фраза: наперекор крайней независимости государственного канцлера всевластие самодержавного произвола по-прежнему ничем не умерялось, жизнь придворных, министров и фаворитов висела на волоске, не имея иных гарантии, кроме доброй воли Елизаветы, да и она сама жила в постоянном страхе дворцового переворота. В Петербурге ни одна душа не имела уверенности в завтрашнем дне, даже императрица не была исключением. Чтобы стабилизировать систему, надо было раздобыть денег, да поскорее. Послать в Центральную Европу, а то и к берегам Рейна дополнительные воинские части взамен на полновесную звонкую монету — этим способом можно было бы хоть отчасти покрыть дефицит. Но Елизавета была одержима иной идеей: укрепить свои позиции, добиться, чтобы другие венценосцы Европы признали ее законной императрицей Всероссийской.

УГРОЗЫ И МАНЕВРИРОВАНИЕ