Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

В конце 1743 года весь Санкт-Петербург только и говорил, что об исчезновении Иоахима Тротти, маркиза Шетарди. Болтали, что он занемог, у него будто бы «заложило грудь». Придворные, фавориты и министры привыкли, что этот пылкий дипломат вездесущ. Видный, остроумный, галантный, забавник и любезник, посол Людовика XV никогда не пропускал ни одного праздника или любого другого светского сборища. В тридцать четвертый день рождения Елизаветы, 18 декабря, он объявился снова — к немалому удивлению двора, с правой рукой на перевязи и забинтованной левой. Его засыпали вопросами. Маркиз с обычным для пего блеском и живостью отвечал, что в дни своего недомогания, стремясь развлечься, занялся кое-какими физическими опытами с пушечным порохом, которым он наполнил бутылку. По неосторожности он орудовал таким образом вблизи очага, бутылка взорвалась и поранила его осколками стекла. Он выражал опасение за судьбу своего правого мизинца и полагал, что левая рука останется покалеченной. Рассказ его, однако, выглядел подозрительным. Если это был взрыв, почему он не получил никаких других ранений, в частности, лицо совсем не пострадало? Пересуды подхлестывало и то, что когда д'Аллион появился в прихожей государыни, у него были круги под глазами. Недруги Франции во главе с англичанином и австрийцем взялись эту тайну раскрыть. Правда выплыла на свет с помощью слуг французской миссии. Оказалось, д'Аллион, взбешенный приездом маркиза, нанес ему визит — хотел объясниться. Накинулся на собеседника с упреками, дескать, тот его бесчестно подсиживает, ставит палки в колеса, портит его планы, направленные на ниспровержение вице-канцлера Бестужева и удаление врагов Бурбонов от русского двора. Как бы там ни было, добавил он, Шстарди здесь всем ненавистен, всей нации! Разъяренный бесстрастием маркиза, официальный представитель Людовика XV окончательно вышел из себя, стал метать громы и молнии. На это его противник ответил полновесной пощечиной, подкрепив ее несколькими славными тумаками. Д'Аллион выхватил шпагу, но Шетардн удалось отвести удар, перехватив клинок правой рукой, которую он при этом поранил. Повторным выпадом посол пронзил врагу левую руку. Некоему капитану де Маньи удалось разнять дерущихся, хотя он и сам при этом не избежал серьезных ранений. Достославная баталия этих господ стала притчей во языцех для всего города и потехой для простонародья. Франция была дискредитирована при Санкт-Петербургском дворе: столь неприличное поведение посланцев его христианнейшего величества вконец испортило планы Людовика, связанные с этой далекой страной^{306}. Бестужев не упустил удобного повода, чтобы очернить своего врага, найдя, как сделать это вернее: Шетарди, утверждал он, так и не сумел разрешить щекотливый вопрос об императорских титулах.

Сама судьба в те дни ополчилась на франко-прусскую группировку. Русские секретные службы перехватили нешифрованные письма Шетарди, где он давал четкий анализ расстановки сил между придворными кликами и их козней, причем уточнял, какую роль играет каждый из основных действующих лиц. Однако он не сумел скрыть истинной цели всего этого — стремления доказать, что его присутствие в русской столице необходимо, но его статус полномочного посла (причем довольно прибыльный) надлежит скрывать. Каждую фразу этих посланий Бестужев поворачивал себе на пользу: он обвинил своего врага в попытках подкупа официальных лиц и даже представителей духовенства, в желании сколотить при дворе группировку заговорщиков-франкофилов и вмешаться в дела Тайной канцелярии. Тут было от чего взбелениться Елизавете, без того раздраженной двойственным положением своего благодетеля. Но русский вице-канцлер откопал кое-что и похлеще: попавшие к нему в руки зашифрованные послания Шетарди содержали штрихи к довольно нелестному портрету императрицы в Руси: глупа, фривольного нрава, легко управляема, окружена министрами, которых ничего не стоит подкупить. Того хуже: он обрисовал интимную жизнь Елизаветы, в особенности ее любовные шашни с переяславским архимандритом^{307}. Сии удручающие документы (в общей сложности их набралось шестьдесят девять) вице-канцлер предал огласке на заседании Сената в присутствии государыни, чем сделал оскорбление публичным. Маркизовы инсинуации, выраженные с дерзостной наглостью, ранили Елизавету тем сильнее, что в грош не ставили священную природу ее богоизбранной персоны. Еще ни один государь, писала она в декларации от 17 июня 1744 года, не подвергался и не подвергнется впредь оскорблению столь неслыханному^{308}. По зрелом размышлении она велела Шетарди в двадцать четыре часа собрать свой скарб, мебель и покинуть российскую столицу, причем именовала его «капралом французской армии»^{309} — статус, который мог бы позволить расправиться с ним в обход тех прав на защиту жизни, чести и достоинства, коими он располагал как посол его христианнейшего величества.