Елизавета Тюдор

Так средством против слишком настойчивого Лейстера, стремившегося монополизировать ее внимание, стал в середине 60-х годов Томас Хинедж — один из джентльменов, охранявших личные покои королевы, выдвинувшийся затем в казначеи и вице-гофмейстеры. В пику Лейстеру Елизавета открыто выказывала свои симпатии к нему. Впрочем, их флирт был абсолютно невинен: в отличие от сэра Роберта Хинедж был счастливо женат и не питал амбициозных планов в отношении королевы. Ему удалось даже сохранить дружбу с графом — еще одно доказательство, что тот не верил в подлинность перемены чувств Елизаветы и видел в ее заигрываниях с Хинеджем попытку поставить его, Лейстера, на место. Как только их отношения с королевой наладились, соперник был вынужден покинуть Виндзор. Сэр Томас не оставил заметного следа в анналах придворной жизни, кроме разве что так называемого медальона Хинеджа, подаренного ему королевой. На крышке медальона красовалась красная тюдоровская роза, а внутри находился обрамленный золотом, рубинами и бриллиантами портрет королевы — настоящий шедевр кисти Хиллиарда.

Приблизительно в то же время взгляд королевы упал на молодого красивого юриста Кристофера Хэттона, который великолепно танцевал во время праздничного театрального представления в корпорации юристов Грейз-Инн. Вскоре приятный молодой человек занял странное для правоведа место в числе джентльменов-пенсионеров личной охраны королевы. Однако в этом возвышении не было ничего, отдающего скандалом (сам Лейстер активно покровительствовал Хэттону в первые годы его карьеры при дворе). Многие из веселившихся и танцевавших в тот вечер получили хорошие должности, а затем поднялись к высотам власти: Ф. Онслоу стал спикером палаты общин, Р. Мэнвуд — главным бароном казначейства, сам Хэттон в 1572 году был произведен в капитаны джентльменов-пенсионеров, а впоследствии стал членом Тайного совета. И если сэр Кристофер, как про него говорили, «протанцевал» дорогу к королевскому фавору, то он был обязан этим не прекрасным ногам, а голове, так как выбрал достойное место для танцев — Грейз-Инн, веками поставлявший лучшие юридические умы Англии.

Хэттон был самым верным из поклонников королевы, писавшим ей нежные письма, полные вздохов и томления. Он единственный остался вечным холостяком и не причинил Елизавете той боли, которую она неизбежно испытывала, когда ее фавориты втайне женились, безжалостно показывая стареющей женщине, что галантное поклонение ей — не более чем прелестная игра. Сэр Кристофер не требовал ни ее руки, ни короны, ему было достаточно ее «любви», платонической, согревающей, как солнечные лучи. За свою деликатность он получал от нее самые нежные прозвища: Прекрасная Погода, Овечка, Барашек. Когда у Хэттона разболелась печень, Елизавета, всегда внимательная к друзьям, готовая навещать их и часами сидеть у постели страдальцев, настояла на его отъезде на воды в Нидерланды. Оттуда он писал ей страстные и жалобные письма, не в силах выносить разлуку: «Я смою ошибки в этих письмах слезами из-под век и так запечатаю их. Если бы Господь позволил мне оказаться подле Вас хотя бы на час… Не оставляйте меня, моя самая дорогая, милая госпожа. Страсть обуревает меня. Я не могу более писать. Любите меня, ибо я люблю Вас».

Хэттон навсегда остался ее преданным другом и мудрым советником в отличие от многих молодых красавцев, не обладавших его умом и тактом. Одним из них был ирландец граф Ормонд по прозвищу Черный Том. Ровесник Лейстера, он доставил последнему немало неприятных минут, так как совершенно поглотил внимание королевы, на время появившись в Лондоне. Белый Медведь бесился и ревновал, пока ирландец не вернулся на родину к своему привычному занятию — войне с враждебными кланами Десмондов и О’Нейлов.

В 1571 году еще один прекрасный танцор покорил ненадолго воображение королевы. Впрочем, он был столь же прекрасным поэтом, придворным и турнирным бойцом. Именно во время рыцарского турнира она обратила внимание на стройного юношу с карими глазами — воспитанника лорда Берли и в скором времени мужа его дочери — Эдуарда, графа Оксфорда. В отличие от Лейстера он был подлинным аристократом, а не креатурой Елизаветы, а она всегда ценила голубую кровь. Заметив ее расположение к юноше, противники Лейстера решили, что нашли ему достойного соперника; корона подошла бы к благородному профилю графа Оксфорда. Это, однако, не входило ни в планы Елизаветы, ни в его собственные. Молодой человек обладал неуступчивым характером и получил от нее прозвище Кабан, контрастировавшее с его внешностью, но отражавшее его натуру. В 1578 году, когда в Англии с размахом принимали французское посольство, ходатайствовавшее о браке с Алансоном, во время приема Елизавета попросила Оксфорда станцевать перед гостями. Он наотрез отказался, выразив надежду, что «ее величество не заставит его развлекать французов», и, несмотря на повторную просьбу, остался непреклонен.