Елизавета. Золотой век Англии

Зато она постепенно продолжала дело, начатое два года назад, а именно — оказывала поддержку заклятому врагу Якова — Фрэнсису Стюарту, графу Ботвеллу, которым она хотела заменить ненавистного Хантли. Протестант по вероисповеданию, племянник третьего мужа Марии Стюарт, смутьян, известный своей жестокостью и темными делишками, Ботвелл любил прибегать к давней шотландской традиции, в соответствии с которой любой дворянин мог в любое время дня и ночи без предупреждения войти в покои короля для обсуждения важных государственных вопросов. И это притом, что несколько раз Яков порывался засадить его за решетку[898]. Так, через два дня после Рождества 1591 года Ботвелл пытался «взять приступом» резиденцию Якова и Анны и даже разжег костер, чтобы выкурить оттуда короля, а затем выбил дверь молотом. В тот вечер, преследуя графа на коне, Яков упал в холодную реку и чуть не утонул[899]. Не меньшую известность получил случай, произошедший в июле 1593 года, когда Ботвелл с мечом в руках не один час доказывал королю, что должен сменить Хантли у кормила власти. Любопытно, что в тот день он прибыл в Холируд в поздний час и, ворвавшись в опочивальню Якова, застал его сидящим на стульчаке[900].

Весной 1594 года Елизавета приказала своим агентам в Шотландии давать Ботвеллу деньги на то, чтобы тот открыто противостоял Хантли. В ответ Яков заявил, что намеревается подвергнуть графа преследованию и объявить вне закона. С помощью отряда численностью 2400 солдат Яков попытался устроить Ботвеллу засаду, но не зря шотландский агент Бёрли остроумно прозвал графа Робин Гудом за умение исчезать в лесах. Засада Якову не удалась, поскольку он не сумел правильно выстроить нападение. Впрочем, Ботвеллу оставалось недолго выполнять функции джокера в англо-шотландских отношениях[901]. С одной стороны, Хантли и его сторонники пригласили графа Ботвелла перейти на их сторону, с другой — он был во всеуслышание отлучен от протестантской церкви (на то основания были), и королеве ничего не оставалось, как отступить: она вновь объявила о своей поддержке Якова и на крестины его наследника в Стерлинг отправила графа Сассекса, юного красавца и протеже Эссекса. И, когда на радостях Яков предложил одинаково наказать и Хантли, и Ботвелла, Елизавета возражать не стала — скандальный шотландский дворянин был ей больше не нужен[902].

Хрупкое равновесие в отношениях с Шотландией попробовал использовать в своих интересах Эссекс: он совершает очередную попытку (первая с треском провалилась после возвращения графа из Лиссабона в 1589 году) тайно сблизиться с Яковом. Главный осведомитель Эссекса Энтони Бэкон водил старую дружбу с подданным шотландской короны Дэвидом Фаулзом, одним из поверенных и чрезвычайных посланников Якова. В переписке Фаулза с Бэконом Эссекс значился под кодовым именем Платон или «28», а Яков — под именем Тацит или «10»[903].

На этот раз Эссекс не собирался ни слова говорить Бёрли и его сыну. Он до сих пор не мог забыть некоторых столкновений с Бёрли: так, попросив королеву возместить ему 14 000 фунтов, которые он потратил из своего кармана на выплату жалованья солдатам в Нормандии, в ответ он получил сухую рекомендацию оформить официальное прошение через Роберта Сесила[904].

Отношения с Бёрли-младшим постепенно перерастали в открытую распрю, и боевитый Эссекс намеревался любой ценой взять верх над педантом-соперником. А для этого нужны были прочные отношения с Яковом. Эссекс проявил проницательность, решив, что козырной картой может стать невысокое мнение Якова о Бёрли-отце, не говоря уже о том, что король Шотландии прекрасно знал, что ключевую роль в деле казни его матери сыграла не Елизавета[905].

Убедив себя в том, что вскоре он одержит верх, Эссекс стал вести себя с Бёрли все более воинственно. Полагая, что его своенравные порывы выигрышнее упрямства Бёрли, он выставлял своего соперника лакеем-подхалимом и шутил — на грани богохульства — о том, что отец и сын Сесилы нераздельны, как Отец и Сын Святой Троицы. Поддерживал его в этом и Энтони Бэкон, сравнивавший Бёрли со слугой Грумио из шекспировского «Укрощения строптивой»[906].

Еще дальше пошел брат Энтони Фрэнсис, который, высмеивая внешность молодого Бёрли, назвал его живым воплощением Калибана из шекспировской «Бури» — безобразный раб, «прирожденный дьявол», который «становится с годами лишь еще уродливей и злей»[907]. Тогда как граф Эссекс был высок и статен, Бёрли был ростом всего полтора метра, а также имел горбатую спину. Елизавета дала Бёрли прозвище «гном», но иногда также называла его «пигмей». Открыто он не возражал, но известно, что прозвищ этих он не любил. Однажды, получив письмо от королевы с подписью «Пигмею», он сказал отцу: «Я вынужден признать, что прозвище дано мне справедливо, но не могу стерпеть того, что дано оно мне королевой»[908].