Елизавета. Золотой век Англии

Джон Мэннингем, иногда обедавший вместе с одним из королевских священнослужителей доктором Перри, в своих дневниках упоминает, что королева страдала от «меланхолии», которая то отступала, то возвращалась вновь на протяжении трех месяцев. По словам Мэннингема, врачи королевы были убеждены, что если бы она только согласилась принимать лекарства, прежде всего от заболеваний грудной клетки, то могла бы прожить еще много лет[1529]. Казалось, королева сама опустила руки: она вела себя так, будто «устала от жизни», в чем, как сообщали некоторые, она открыто призналась французскому послу де Бомону[1530].

В среду 23 марта, когда Роберт Сесил видел Елизавету в последний раз, было уже совершенно ясно: жизнь королевы угасает. До середины дня она не произнесла ни единого слова; после обеда она немного оживилась и даже попросила подать ей бульон, но к вечеру болезнь вновь целиком поглотила ее[1531]. Королева знала, что ее ждет. Как и ее отец, перед самой смертью пославший за архиепископом Кранмером, Елизавета вызвала архиепископа Уитгифта, которого иногда называла «своим черным муженьком».

Около шести вечера, вновь утратив способность говорить, королева жестами показала, что ей нужен Уитгифт, а также ее алмонарий и другие священники. Кэри также было дозволено остаться у ее постели. Как писал Кэри, «я стоял на коленях, и глаза мои при виде этого тяжкого зрелища застилали слезы»[1532]. Королева «лежала на спине; одна рука ее лежала на кровати, вторая свешивалась вниз». Кэри смотрел, как королева из последних сил старалась ответить Уитгифту на его тихие вопросы о ее вере в Бога, «двигая глазами или приподнимая руку». Кэри услышал, как архиепископ произнес, что, пусть Елизавета и была великой королевой, вскоре ей предстоит «держать ответ за свое правление пред Королем над всеми королями»[1533].

Произнеся «продолжительную молитву», Уитгифт замолчал, но умирающая королева подала знак, смысл которого поняла сестра Кэри Филадельфия Скроуп: Елизавета хотела, чтобы молитву читали дальше. К тому моменту ужасно изнурен был и сам архиепископ. Колени Уитгифта были «страшно утомлены». Ему было больше семидесяти лет, и менее чем через год после кончины королевы его сразил инсульт. И все же архиепископ, несмотря ни на что, продолжил молиться. Так прошло еще полчаса, а затем и час. Лишь после этого совершенно утомленная Елизавета наконец позволила Уитгифту встать на ноги и покинуть ее покои. За ним последовал и Кэри. По его словам, «было уже очень поздно, и все давно ушли; остались только придворные дамы, которые ухаживали за ней». Беспокоиться о здоровье своей королевы дамам оставалось недолго: Елизавета тихо скончалась около трех часов утра в четверг[1534]. У ее кровати была обнаружена небольшая стопка писем, перевязанная тесьмой. Чернила в последнем послании Лестера, на обратной стороне которого королева собственноручно написала «его последнее письмо», расплылись от ее слез[1535].

Не успело тело королевы остыть, при дворе, по выражению Кэри, начали распространяться «лживые домыслы» относительно того, успела ли королева назначить преемника[1536]. Елизавета не могла говорить уже с вечера среды и общалась только жестами[1537]. В своих «Мемуарах» Кэри, вероятно полагаясь на слова своей сестры Филадельфии, упоминает, что в последний вечер своей жизни Елизавета знаками приказала вызвать в ее покои всех членов Тайного совета. Когда они произнесли имя Якова, королева приложила руку ко лбу[1538].

Смысл жеста королевы остается неясным и по сей день. Возможно, она хотела сказать, что Яков должен надеть корону, которую она раньше носила на своей голове; возможно, она коснулась лба лишь из-за мучившей ее головной боли. Недавно обнаруженное послание Елизаветы к Якову, написанное ею незадолго до кончины Кейт Кэри, указывает на то, что Елизавета вовсе не намеревалась облегчать жизнь шотландскому монарху. Несмотря на боль, вызванную артритом, королева своей рукой написала письмо, в котором саркастически прошлась по излишне восторженной реакции Якова на попытки католиков-испанцев восстановить добрые отношения с ним. Она упрекнула Якова в том, что он всегда «не особенно-то любил» ее, и добавила, что его готовность к переговорам с католическими державами пятнает позором ее и все, что она когда-либо стремилась защитить[1539].

Все, что известно нам о личных взглядах королевы, также заставляет усомниться в том, что она могла назначить преемника. От подобных просьб она с легкостью открещивалась много лет. Так, в 1566 году, когда члены парламента умоляли ее решить, кому корона должна перейти после нее, она заявила: «Смерть меня не заботит». «Все люди смертны, — продолжила она. — И пусть я и женщина, храбрости, коей требует мой титул, во мне ничуть не меньше, чем было ее в моем отце. Я ваша королева, и я была помазана на царство. Принуждать меня к действию силой я не позволю никому и никогда»[1540].