Елизавета. Золотой век Англии

Теперь, когда смертный приговор был скреплен печатью, подписан и находился в его руках, Бёрли тешил себя самодовольной мыслью, что все так же может навязывать Елизавете свою волю, как не раз делал это в прежние годы. На неофициальном собрании Тайного совета 3 февраля он зачитал приговор вслух, а затем убедил остальных участников, что Роберт Бил, один из клерков Тайного совета и свояк Уолсингема, должен как можно скорее отправиться в Фотерингей, «не тревожа Ее Величество более этим вопросом». О казни Марии не было велено докладывать, пока «все не будет кончено». Наутро тексты сопроводительных писем, подготовленных Бёрли для Эмиаса Паулета и членов комиссии, которые будут участвовать в церемонии в парадном зале замка Фотерингей, были зачитаны вслух, утверждены и переписаны начисто. Бёрли взял со всех участников клятву держать все происходящее в тайне, дал им подписать протокол заседания, после чего отправил Роберта Била в Ситинг-Лейн за подписью все еще отлеживавшегося Уолсингема. В протоколе говорилось, что заседание было проведено с целью оказания «особой услуги Елизавете в интересах безопасности Ее Королевского Величества и мира во всем Ее королевстве»[291].

Той ночью Елизавета проснулась от кошмара и сказала, что видела смерть Марии. Ее верная родственница и фрейлина Дороти Стаффорд, чей черед был спать рядом на тюфяке для прислуги, отметила, что ей также приснился кошмар[292].

Наутро королева вновь послала за Дэвисоном и сообщила ему об этом странном «знаке». Согласно клятве, взятой с него Бёрли на неофициальном совещании Тайного совета, Дэвисон ответил уклончиво, никоим образом не упомянув, что приговор уже отправлен в Фотерингей. Позднее он утверждал, не очень убедительно, что говорить больше казалось ему бессмысленным: якобы он думал, что Елизавете о произошедшем уже доложили советники более высокого ранга.

Так или иначе, кошмар мучил Елизавету не только во сне, но и наяву: пытаясь найти способ предать Марию смерти, не предав при этом свои сокровенные идеалы и не подорвав святость монархии, она впадала в ступор. Затем заработал инстинкт выживания, как в 1560 году, когда до нее дошли вести о подозрительной смерти первой жены Лестера, Эми Робсарт. Чтобы защитить свою репутацию, она решила не подавать виду — это была игра в покер с самыми высокими на свете ставками.

Решив, что не позволит Бёрли себя переиграть, и хорошо зная его методы, она начала морально готовиться к тому, что будет, если окажется, что Бёрли отправил подписанный смертный приговор в Фотерингей тайно от нее. Она могла бы отрицать, что ей что-либо известно, если бы не одно «но»: Дэвисон. Правда, она могла заявить, что стала жертвой придворного заговора. Разве не вызвала она Дэвисона к себе после подписания приговора и не потребовала помедлить с печатью? Разве не приказывала она ему держать документ при себе и ни при каких условиях с ним не расставаться? О том, что она также приказала «не тревожить ее», она предпочла забыть. Если же, как она надеялась, ее кузину казнят по условиям Договора ассоциации, она могла обвинить Паулета и снять с себя любую ответственность за это событие, которое по-прежнему являлось в ее глазах ужасающим актом цареубийства.

В роковой день Елизавета выехала на встречу с португальским дипломатом, а потому едва ли не последней при дворе узнала о смерти Марии. Казнь состоялась чуть позже девяти утра в среду 8 февраля. Как назло, у палача сдали нервы: он не мог отделаться от мысли, что женщина перед ним — помазанная королева, и руки ходили ходуном. В результате он смог выполнить свою обязанность только с третьего раза. Первый удар топора даже не попал по шее, придясь по затылку Марии. Второй рассек ей шею, но не полностью, и палачу пришлось использовать топор как тесак, чтобы разрезать оставшиеся ткани, пока кровь обильно хлестала во все стороны. Мария умерла в муках. Потрясенный свидетель записал, что «ее губы двигались добрую четверть часа после того, как голову сняли с плеч»[293].

Новости разнеслись быстро. Бёрли и Хэттон узнали о произошедшем еще до рассвета, Шатонёф — к полудню, а к трем часам дня забили все колокола Лондона и на улицах зажглись костры. Когда вечером Бёрли наконец рассказал обо всем королеве, она «тяжело вздохнула», но в остальном сохраняла внешнее безразличие[294].

Однако это напускное равнодушие длилось недолго. В пятницу 10-го спящий дракон проснулся. Отказавшись говорить с Бёрли напрямую и используя в качестве посредника Хэттона, Елизавета яростно обрушилась на участников секретного совещания Тайного совета, «возлагая вину в целом на их, но по преимуществу на мои плечи, — писал Дэвисон, — поскольку, как она с возмущением заметила, я выпустил документ из своих рук, тем самым предав доверие, которого был удостоен».