В случае же если, чего я сильнее всего страшусь, опрометчивость, присущая юности, заставит его вести себя на службе у Вас чересчур неосмотрительно, у Вас не должно зародиться ни малейших сомнений в его отваге, ибо он не раз доказал на деле, что не бежит от опасности, сколь бы серьезной та ни была. Но я также молю Вас не упускать из внимания того, что крайняя вспыльчивость его делает нежелательным сосредоточение власти в его руках. И пусть, видит Бог, с Моей стороны до крайности наивно надеяться, что Вы прислушаетесь к разумным советам, учитывая, как неосторожно Вы поступаете со своей собственной жизнью, я повторяю: ему нужна узда, а не шпоры[500]
.Вряд ли это можно назвать блестящей рекомендацией, и все же, последовав совету Бёрли, Эссекс проглотил свою гордость и ответным письмом поблагодарил королеву за «любезные слова в отношении меня в послании к Его Величеству»[501]
. Кроме того, Эссекс, зная, что своим назначением он во многом обязан настойчивости Бёрли во время его ежедневных аудиенций с королевой и его договоренностям с Бовуаром, продолжал относиться к лорду-казначею с подчеркнутой почтительностью и уважением[502]. К несчастью, после отбытия графа во Францию даже Бёрли не сумел бы спасти его от всех тех неурядиц, в которые он ввяжется и которые с лихвой превзойдут даже все совершенное Дрейком и Норрисом в Португалии. По возвращении на родину новоизбранный полководец поймет, что обстановка при дворе тревожным образом изменилась. В душе его начнет расти и крепнуть негодование, которое вскоре заставит его бросить все силы на то, чтобы снова все изменить.В истории жизни графа начинался совершенно новый этап. Постепенно, одно за другим, множество отдельных событий выстраивались в единую цепь, которая в конечном итоге выльется в смертельную, кровавую распрю между Эссексом и его соперниками, с которой Елизавета окажется не в силах ничего поделать.
8
Королева на виду
Когда в 1590 году, во время празднования годовщины восшествия Елизаветы на престол, лорд Эссекс въехал на ристалище в колеснице с кучером, одетым в костюм «мрачного времени», целью этой мизансцены было прославление королевы. Сцена была заимствована из «Триумфов» Петрарки — обычного для церемоний эпохи Возрождения цикла аллегорий, а основная идея заключалась в том, что превыше плотской Любви Целомудрие, а превыше самой Смерти — Слава, Время и Вечность[503]
.Впервые намек на образ королевы-девственницы промелькнул на увеселительных мероприятиях в Норидже, сценарий для которых был написан Томасом Чёрчьярдом в 1578 году. Во время празднований 1590 года этот образ вырос в полномасштабный «культ» Глорианы. Тогда же решил уйти на покой главный турнирный импресарио сэр Генри Ли, который не позднее чем через два года закажет знаменитый «Портрет из Дичли», сочетающий в себе сравнительную живость довольно реалистично изображенной немолодой уже Елизаветы и колоссальную мощь монарха[504]
. На место Ли королева назначила более молодого, бойкого и щеголеватого графа Камберленда, принесшего в порт Тилбери вести о разгроме Непобедимой армады. На прощание Ли поставил потрясающую церемонию закрытия, обожествлявшую достигшую климакса королеву в образе «девы-весталки» и воплощенной богини в одном лице. Как дева-весталка она олицетворяла одновременно чистоту и эротическую притягательность, тогда как в образе богини представала «Девой-Матерью», второй Мадонной, «неподвластной ни времени, ни старости»[505].Ли вдохновлялся появившимся незадолго до того новым типом портретов Елизаветы, на которых она изображалась с ситом. Наиболее характерным воплощением этой иконографии является портрет кисти фламандского художника Квентина Массейса Младшего (ок. 1583 года), найденный в свернутом виде на чердаке сиенского Палаццо Реале в 1895 году. Среди придворных, изображенных в правом верхнем углу картины, по значку белой лани на плаще можно узнать сэра Кристофера Хэттона, который вполне мог выступить его заказчиком. Лицо на портрете списано с пастельного рисунка итальянского маньериста Федерико Цуккаро, сделанного им с натуры во время поездки в Лондон в 1574 году[506]
.