Ёлка для Ба

- ... с годовщиной его появления на свет, - подхватил отец. - Верно, это не только символично, тут и след. Запишем и его, и займёмся же наконец вплотную нашими уродами из цирка.

- Уже можно смеяться? - горько вопросил Ю. - Я знаю, почему они тебе поперёк горла стали. Получающие пенсию по врождённой инвалидности вызывают твою ревность, поскольку по твоему мнению они... они не заслужили её, в отличие от тебя, ведь так? Даже не ревность: ненависть, так?

- Это я у всех вызываю...

- У меня родилась идея, - вдруг громко проговорила Ба, и замолчала.

Все семь разноцветных пар глаз впились в её серые. А потом медленно опустились и уставились на руки Ба. Посмотреть было на что: эти руки безостановочно протирали фаянсовую тарелку с пастушками, только что висевшую на стене и вот, неизвестно каким образом, очутившуюся на коленях Ба, которая, кажется, всего этого вовсе не сознавала. Жуткий холодок прополз по крахмальной скатерти между чашками, призвякнули на блюдцах ложечки...

- Отличная идея, - повторила Ба. - Мы ведь тоже можем стать очными свидетелями изучаемого предмета. И, следственно, уже ни в чём не уступим Фейербаху.

- Как это? - брякнул отец: шутка зашла дальше, чем он предполагал.

- Для начала, - сказала Ба, пробуждаясь от своего странного сна, - ты должен подать свою версию происшествия в законченном виде.

- Но ведь это была... так, пустая комедия, - возразил отец, и Ди в знак согласия метнул своих зайчиков в сторону Ба. - Маленькое развлечение за завтраком.

- Ну, и продолжим развлекаться, - повела она плечами. - Не все ещё окончили завтрак.

- Ладно, - согласился отец и тоже повёл плечами. - Чтобы поставить точку, версия будет столь же безумной, как и её исходные. Младенец, найденный на Базарной площади, есть тот самый ребёнок, который заменил Каспара Хаузера в предназначенной тому могиле. Благодетель, сотворивший это, был сам Фейербах, который и был за то убит впоследствии вместе с им спасённым Хаузером. Убийцы, скорей всего, действовали по поручению родителей, точнее, родительницы Каспара: какой-нибудь дрессировщицы или наездницы, какой-нибудь Дуровой, желающей спасти свою карьеру. Или наоборот, в пику ей, в отместку за то, что по её настоянию были вынуждены тайно закопать ни в чём не повинного другого младенца.

- И кто же эти преступники? - спросила Ба. - Вернее - подозреваемые в исполнении преступления?

- Коллеги наездницы, разумеется.

- Господи, - вмешался Ю, - пусть будет хоть Сандро Сандрелли, закопавший труп своими... ногами, лишь бы вы уже кончили эту... комедию. Её пора кончать.

- И мне пора, в тиянтир, - заявила Валя. - Сегодня днём там "Оптимистическая трагедия".

- Кончить изложение рабочих версий, значит: перейти к допросам и очным ставкам, - заметил отец.

- Вот именно, - Ба вдруг встала, продолжая тем не менее протирать тарелку, - идея моя и состоит в том, чтобы пригласить Сандро Сандрелли к нам и устроить домашний концерт. Сборы публики, и соответственно - денег, я беру на себя. И, разумеется, музыкальное сопровождение.

- Ты забыла, - встревоженно заговорил Ди, - что ребёнок...

- А, - махнула рукой Ба, - ведь устраиваем же мы ему регулярно ёлку.

- Можем, стало быть, устроить разок ёлку и для Ба, - прошептала мать.

Вероятно, идея восхитила одного меня. Но зато так, что я не смог усидеть за столом, когда Ба отправилась в свою спальню, сопровождаемая общим молчанием. Старинное право залезать с утра в её постель пригодилось и сейчас: пока она ходила по спальне, протирая безделушки на трюмо, и само зеркало тоже - особенно тщательно, полки и тумбочку у кровати, я бродил за ней. Когда же она открыла шкаф и начала перебирать бельё, я стал разглядывать в зеркале своё отражение. Чем больше я его изучал, тем меньше оно мне нравилось. Честно говоря, я бы пригласил не Сандро, а мотоциклиста, смысл его полётов был куда мне понятней, чем стрельба по блюдечкам. Пригласил, разумеется, с приложенным к нему жанниным меховым животом.

Я сморщил нос, и потом высунул язык. Рожа в зеркале стала омерзительной. Настоящий урод, подумал я, и неожиданно для себя самого плюнул в эту рожу. На беду плевок получился смачный, обильный и звучный. Я замер от ужаса: по только что протёртому зеркалу стекала густая пузыристая слюна. Я услышал, нет, учуял у своего затылка струю раскалённого воздуха и обернулся. За мной стояла Ба с испускающими жёлтые, солнечные, как у Жанны Цололос, световые лучи глазами. Губы её шевелились, нет, извивались, ей приходилось кусать их, чтобы принудить к послушанию. Ноздри её расширились, Ба склонилась ко мне...

- Что это значит? - услышал я исходящее из непослушных губ Ба, бледной, как простая куриная, не слоновья кость.

- Я не хотел! - вскрикнул я так громко, что меня услышали и в столовой. Оттуда отозвалось эхо, задвигались стулья, ко мне или к Ба на помощь побежали люди.

- Я не хотел, - повторил я, пытаясь тянуть время: к спальне уже подбегали.

- Нет, ты хотел, - сказала она.

- Я плюнул в себя, - снова закричал я, - в себя, клянусь!

- Нет, - повторила она, - ты плюнул в меня.