Элла и Миша. Начало

- Да, у меня обычный перелом, - Элла показывает мне руку в гипсе. - Ничего такого серьезного.

Я смотрю на нее не отрываясь, наверное, слишком долго.

- Не делай, пожалуйста, больше такого дерьма, - крепко прижав ее к себе, бормочу я. Мой голос охрип, но я слишком обеспокоен, чтобы обратить на это внимание.

Элла с усилием вытягивает свою милую ручку из моих объятий и хлопает меня по спине:

- Миша, подумаешь, большое дело. Я и раньше съезжала на сноуборде с этой крыши.

Она начинает высвобождаться из кольца моих рук, но я удерживаю ее.

- Меня это не волнует, - шепчу я, зарывшись лицом в ее волосы.

- Пообещай мне, что с сегодняшнего дня станешь осторожнее. И будешь держаться подальше от крыш.

Она вздыхает, уткнувшись в меня.

- Хорошо, мистер Спокойствие.

- Мистер Спокойствие? - переспрашиваю я, слегка отстранившись от нее, и заглядываю ей в глаза.

- Так я тебя называю, когда ты пытаешься заботиться обо мне, - пожав плечами, отвечает Элла.

- Но я всегда пытаюсь заботиться о тебе, - я поворачиваю ее в сторону двери. Я по-прежнему обнимаю Эллу, и моя рука скользит по ее спине, категорически отказываясь отпустить ее когда-либо вообще.

- А теперь пойдем. Давай я отведу тебя домой и еще немного о тебе позабочусь, - говорю я.

Я надеялся, что на следующее утро мои чувства к Элле вернутся в прежнее дружеское русло, что все между нами продолжится, как было до этого. Но ничего подобного, все только усугубилось.

Ничто между нами больше не будет так, как прежде, по крайней мере, для меня.

Окончательное озарение снисходит на меня внезапно, когда я сочиняю песню в своей спальне. В шестнадцать лет слова изливались словно из некого светящегося отдельного тайника моей души и были определяющими ее и чертовски потрясными.

И штука тут была в том, что это был не первый раз, когда я писал об Элле в песне. Моя самая первая песня тоже была о ней. В то время я ничего такого не имел в виду, но сейчас я вынужден был спрашивать себя, что кроется за этими эмоциональными словами, посвященными ей.

Я пишу, а сам не могу перестать думать о том, что я почувствовал, когда услышал о том, что Элла умерла. Моя рука начинает трястись, и я, перечитывая написанное, нервничаю все больше. Откуда взялись эти стихи? Как, черт возьми, я пришел от графоманства об одиночестве к художественным текстам о человеке, который был для меня всем?

Я чертовски напуган.

Но вместе с тем возбужден.

- Ты в порядке? - спрашивает Элла с тревогой, заходя в комнату.

Непохоже на то, чтобы внешне что-то изменилось между нами с прошлого вечера. Она по-прежнему спала со мной в одной постели, полностью одетая, оставляя между нашими телами небольшой зазор, хотя каждый раз мой член жаждал сократить это расстояние. Мы просыпались и завтракали, болтали с моей матерью, а потом отправлялись обратно в мою комнату рисовать и писать стихи.

Она пристраивает свой раскрытый блокнот на колени, а я бренчу на гитаре и записываю карандашом мои сумасшедшие стихи. Но слова позволяют мне лишь частично отвлечься. Мой взгляд прикован к ней. Я не могу оторвать глаз от ее неповрежденной руки, смело двигающейся по листу, даже когда она замечает это и вскидывает на меня свои большие красивые зеленые глаза.

Когда я осознал, насколько у нее красивые глаза? И какие у нее стройные длинные ноги? И какой нежной выглядит ее кожа? Как же сильно я хочу дотронуться до ее бархатистой кожи... поцеловать ее губы… укусить ее... увидеть ее руку, ласкающую меня...

Внезапно ее рука останавливается, и Элла откладывает карандаш.

- Миша, в чем дело? - она выпрямляется, сидя на кресле-мешке. - Ты смотришь на меня как на привидение.

Я с трудом отрываюсь от своих черных фантазий и перебираю гитарные струны. Однако ее беспокойство отвлекает меня, и едва ли я могу сосредоточиться на том, что я делаю. С Эллой всегда так: когда она переживает обо мне, она смотрит на меня не отрываясь. Мне даже дышать становится трудно, когда я чувствую на себе ее тревожный взгляд.

Она морщит лоб и опирается на кровать, изучая меня.

- Ты что, под кайфом?

Я кайфую от тебя.

Что же мне теперь делать с этим дерьмом?

Я зажимаю гитару между коленями.

- Нет, с чего ты это взяла?

Она пожимает плечами, расслабляет их и заводит прядь своих рыжеватых волос за ухо. От этого движения мое сердце бьется сильнее, а кровь приливает к ушам.

- Ты выглядишь рассеянным, - заключает Элла, - а еще ты побледнел.

- Когда я под кайфом, я не бледнею. - Я сам пугаюсь слабости своего голоса. Мне всегда легко общаться с девчонками, а сейчас я волнуюсь, как оратор перед большой аудиторией.

- А еще я всегда немножко рассеян, когда работаю над песней, особенно когда близок к ее завершению.

Ведь она о моих чувствах к тебе.

- Это чудесно, - радостно улыбается Элла. Это было самое прекрасное зрелище, которое мне доводилось лицезреть.

- Я могу увидеть над чем ты так давно работаешь?