Элли и Звери

Работать они сегодня должны были до десяти, а то и до одиннадцати, потому что начиналось самое горячее время, смена лета на зиму, и Геннадьич запросто мог и на ночь оставить.

А, значит, к общаге Эльки они приедут, уже когда та будет закрыта. И вот чего делать? Лезть по внешней стене? Подкупать коменду? Вахтера?

Да и вообще, ну залезут они… А если она говорить не захочет, разорется на всю общагу? А соседки ее…

Короче, одни напряги.

И потому, когда увидели ее, испуганно жмущуюся к Геннадьичу, сначала не поверили глазам. Потом обрадовались, а теперь…

А теперь просто ждали.

В засаде.

И предвкушали, как будут со своей добычей сладкой играть.

Долго.

Очень долго.

34. Особенности работы сверхурочно.

Я завинчиваю последнюю гайку, зорко кося глазом в сторону возможной угрозы. Двойной, мать ее.

- Все уже? – старый ворчливый хрен тут как тут, смотрит недоверчиво.

Оно и понятно, гайки – вообще не бабское дело, но я ж и не на колесе закручиваю. Там – да, сила мужская требуется, и никакое гендерное равенство не поможет. Мне, чтоб качественно и безопасно все сделать, так, как, например, Димас или Ромка, требуется раскачиваться и жрать столько же, сколько и они.

Но зато я могу со своими тонкими пальчиками и, чего уж греха таить, опытом нехилым, подлезть туда, куда они неспособны.

Геннадьич делает вид, что недоволен, брови хмурит, но даже мне, знающей его всего несколько часов, понятно, что я ему понравилась. Очень даже понравилась.

Он уже меньше ворчит, а пару раз даже одобрительно фыркнул в усы.

И это для меня было бы прямо радостью и бальзамом…

Если б не одно НО. Вернее, два НО.

Те самые, которые следят за мною так тщательно, что, кажется, на теле ни одного не обсмотренного, не облизанного голодными взглядами участка кожи не осталось. Я с одной стороны радуюсь бесформенности и кулькообразности комбеза, а с другой… Щиколотки мои, шея, ключицы, затылок, короче говоря, все, что осталось открытым, кажется, скоро сгорят к чертям!

Сначала я злилась. Очень.

Мне эта работа нужна, в конце концов!

Я не могу и ее еще прое..ть!

И так с таким трудом получила!

И, самое главное, что мне тут нравится! Мое это!

И надо же такой беде случиться, что и они здесь, Звери несносные, работают! И в одну смену со мной!

Ну вот что делать? Просить перевести в другую смену? А не слишком ли ты, Элька, борзая?

Работаешь пару часов , а еще и права качаешь?

Нет, я, конечно , дама наглая, но берега все же знаю. И сейчас просьба о переводе – явный выход за пределы.

Значит, надо все решать в пределах.

А как решать, когда кое-кто их вообще соблюдать не собирается, а?

Взгляды Зверей настолько плотные, настолько осязаемые, что, если вначале я испытывала раздражение по этому поводу, то теперь… Сука, они словно прикасаются! Словно ласкают! Да чего ж там! Имеют! Они меня просто имеют глазами! Причем, судя по всему, ооочень извращенно!

За все время рабочего вечера, мы пересекались только визуально, сильно занятые наплывом в шиномонтажку и текущими ремонтными задачами. Поэтому словами я с ними не перекидывалась. И Слава Богу. Если б еще и говорили что-то… Ходила бы я, с красными щеками и мокрыми трусами, как сучка течная.

А все почему?

А все потому, что в голове от каждого случайного соприкосновения глаз с одним из них – стоп-кадры нашего секса! И настолько они, бляха муха, реальные, настолько осязаемые…

Короче говоря, много нового я о себе узнала за этот вечер. Неприятные открытия.

- Ладно, - кивает, наконец, Геннадьич, - по домам. - Звери, закрываете контору. Эля – свободна. Завтра в шесть чтоб как штык. И вы тоже, олухи! Без опозданий!

Я тут же разворачиваюсь и бегом смываюсь в раздевалку, рассчитывая, что Геннадьич повозится чуть подольше, и я успею выскочить с ним из мастерской. Но оказывается, мастер не переодевается, садится за руль в рабочей одежде и сваливает прочь.

А я остаюсь.

Слышу, как с лязгом захлопывается дверь.

И шаги слышу.

Спокойные, неторопливые.

Замираю, комкая на груди так и не снятый комбез, лихорадочно обдумываю ситуацию и не нахожу выхода.

Понятное дело, что братья не просто так сюда идут. И не просто так смотрели на меня обещающе все это время.

И, понятное дело, что я должна как-то себя отстаивать, что ли…

Должна.

Потому что тебя их папаша обидно назвал с утра. А они обидно не заступились.

Тебе должно быть обидно, Элька! Обидно! А не горячо!

Я слышу, как они, не скрываясь, топают к раздевалке.

И мне не обидно.

Нет.

- Спряталась, мышка? – Ромка, как всегда, первый, заходит, улыбается широко, подмигивает. Словно ничего не случилось, словно расстались мы утром на позитиве и лайте.

Это неожиданно придает сил. Выбешивает.

Потому что терпеть не могу людей, которые, зная, что накосячили, делают вид, что нифига.

Поэтому я отступаю на шаг назад, упираюсь спиной в стол, складываю руки на груди. И старательно игнорю жадные раздевающие взгляды.

И то, что братья не останавливаются. Шагают ко мне.

- Как дела у папочки?

Я рассчитываю этим вопросом немного сбить накал, настроить на разговор, а, заодно, дать понять, что глухотой никогда не страдала.