Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)

Над долиной, извилисто змеившейся среди крутых берегов речки Плейстос, стоял густой туман, так сильно всё заволакивающий своими непроницаемыми покровами, что на расстоянии десяти шагов нельзя было разглядеть человека. У самой кручи, там, где река, образуя почти прямой угол, сворачивала к югу, был разложен огромный костёр, у огня которого, закутавшись в хламиды, сидело несколько греческих воинов. Копья и щиты их лежали тут же на совершенно сырой земле, шлемов же воины не сняли, равно как не расстались они и со своими короткими мечами. Один лишь среди них не был украшен ни кольчугой, ни шлемом. По всему облику видно было, что это не воин, а мирный аттический житель. Волнистые с проседью волосы обрамляли красивый, открытый лоб, уже покрытый морщинами. В густой круглой бородке афинянина также весьма заметно проступала седина. Только большие, вдумчивые глаза его порой вспыхивали ярким блеском; заметно было, что обладатель их моложе тех лет, которые ему можно было дать на первый взгляд. Из того, с каким почтением к нему относились воины, сразу было видно, что афинянин занимает среди них обособленное положение. Это и не удивительно, если мы узнаем, что в лице его они имели дело с самым популярным в то время афинским гражданином, Солоном, сыном Эксекестида. Среди разговаривавших теперь с ним воинов находились также нам уже знакомые друзья его, Конон, Клиний и Гиппоник. Некоторое время царившее у костра молчание было прервано Гиппоником.

— Итак, ты думаешь, Солон, нам придётся ещё раз вопросить пифию[28], что следует теперь предпринять, чтобы одолеть нечестивых криссейцев. Своими разбойничьими набегами на наше общее святилище они восстановили против себя всех эллинов. Недовольные тем, что в Криссе сосредоточились огромные богатства от пошлин, которые жители этого безбожного города взимали не только с купцов, но и с мирных паломников, шедших поклониться дельфийскому богу[29], криссейцы объявили войну амфиктионийскому союзу[30].

— Да, и за это были жестоко наказаны, — перебил говорившего Солон. — Всем нам известно, что подвергшись осаде со стороны союзных войск амфиктионов, криссейцы потерпели от бога: осаждавшие по совету Нероса, сына Хриза, отравили реку, и теперь Крисса — сплошное кладбище. Уцелевшие криссейцы бежали в соседнюю Кирру, где нашли приют и убежище.

— Согласитесь, друзья, — заявил Конон, — что нам уже надоело осаждать Кирру. Город этот сильно укреплён, и с нашими немногочисленными войсками, которыми вдобавок командует малоопытный в военном деле евпатрид Алкмеон, мы просидим здесь, в этой сырой яме, ещё бесконечное число месяцев. Толку от этого всё-таки будет немного. Нужно ещё раз вопросить оракула, что предпринять.

— Я сам глубоко убеждён в необходимости этого, — сказал Солон. — Но беда в том, что у нас, по обыкновению, царит и на этот счёт разногласие.

— В таком случае твоё дело, Солон, либо уговорить Алкмеона отправить посольство к дельфийскому богу, либо самому, на свой собственный страх и риск, взяться за это, — заметил дотоле хранивший молчание Клиний.

— Я и сам того мнения, друзья, — ответил Солон, — и уже вчера вечером предлагал Алкмеону эту меру, но тот и слышать не хочет об этом. Мне почему-то кажется, что он просто скупится на обычные дары оракулу. Впрочем, это ещё полбеды: я сам готов из личных средств заплатить, что нужно.

— Да хранят тебя небожители, наш Солон, за ту готовность, с которой ты всегда идёшь навстречу нуждам соотечественников. Ты уже не раз доказывал твоим согражданам, что деньги и мирские блага не имеют в твоих глазах никакого значения. Ты — достойный сын своего достойного отца, щедрость которого чуть не лишила тебя средств к жизни, — сказал один из воинов.

Солон тихо усмехнулся и проговорил как бы про себя:

— Не в деньгах счастье, друзья. Оно — в душевном спокойствии и сознании свято исполненного долга. Скоро вы, надеюсь, убедитесь в искренности моих слов. Мы страдаем — и страдаем жестоко — от того, что все наши помыслы в слишком большой мере направлены на любостяжание. Но об этом в другой раз. Сейчас же, правда, следует действовать. Благо, и время удобное для вопрошения оракула. Как раз сегодня наступил седьмой день месяца Бюсиоса, день рождения бога Аполлона, и значит, подоспело и наиболее удобное и обычаем установленное время поклониться ему и вопросить его о грядущих судьбах наших.

— Итак, решено! — воскликнули в один голос Гиппоник, Клиний и Конон. — Сегодня же отправляемся в Дельфы и поклонимся всесильному новорождённому. А вот и сам он, в лице лучезарного дневного светила, выражает нам своё божественное сочувствие!