Элмер Гентри

— Вот досада! А я надеялся их повидать. — Когда дверь закрылась и они остановились в передней, его словно прорвало: — Ах, Лулу, ненаглядная моя! Я думал, что потерял тебя навсегда, и вот снова нашел! О, прости, что я так говорю! Ведь нельзя! Прости меня! Но если б ты только знала, как я думал, как мечтал о тебе, как ждал тебя все эти годы!.. Нет! Я не имею права так говорить. Это грешно. Но мы ведь будем друзьями — да? Флойд, ты и я? Добрыми, искренними, нежными друзьями…

— О да! — чуть слышно отозвалась она, вводя Элмера в убогую гостиную с крашеными тростниковыми качалками и кушеткой под вязаным покрывалом, с дешевыми хромолитографиями, изображающими фрукты и виды Версаля.

Они стояли друг против друга, всматриваясь, вспоминая. Он хрипло пробормотал:

— Милая, я думаю, не будет ничего плохого, если ты меня поцелуешь?.. Только разок… Хорошо? Чтобы я знал, что ты меня правда простила. Мы ведь теперь словно брат и сестра.

Она поцеловала его робко, пугливо и вдруг с возгласом: «Ах, мой любимый! Я так долго ждала!» — обвила его шею руками страстно, безудержно.

Когда мальчики вернулись из школы и позвонили внизу, любовники встретили их с преувеличенной сердечностью. Потом дети убежали играть на улицу, и Лулу воскликнула в экстазе:

— Ах, я знаю, что это грех, но я всегда тебя так любила!

— Тебе кажется, что это особенно грешно, потому что я священник? — с интересом спросил Элмер.

— Нет! Я этим горжусь! Ты не такой, как другие мужчины, ты словно ближе к богу! Я очень горжусь, что ты священник! Да и какая женщина бы не гордилась. Это — ну, ты сам знаешь! Это что-то совсем особенное!

— Ах ты, моя прелесть! — сказал Элмер, целуя ее.

III

Им приходилось соблюдать осторожность. Элмер не испытывал особого желания, чтобы Флойд Нейлор с его мозолистыми ручищами нагрянул как-нибудь днем домой и застал его с Лулу.

Подобно многим влюбленным, прославившимся в веках, они нашли себе прибежище в церкви. Лулу была великая мастерица по части стряпни. Поселившись в Зените, она не стремилась к таким развлечениям большого города, как лекции, концерты, литературные клубы, но честолюбивые, хоть и неясные, мечты о собственной лавке побудили ее поступить в кулинарную школу, где она узнала рецепты салатов и пирожных, научилась делать маленькие бутерброды на французский манер. Элмеру удалось устроить ее преподавать раз в неделю, во вторник, на вечерних кулинарных курсах при Уэллспрингском приходе и даже выхлопотать для нее у попечителей жалованье: пять долларов в неделю.

Занятия на курсах кончались в десять. К этому времени в церкви не оставалось никого, и Элмер решил, что вечер вторника — лучшее время посидеть почитать в своем церковном кабинете.

У Клео было тоже много мелких обязанностей в церкви: клубы, Эпвортская Лига, вышивальный кружок, но во вторник вечером — ничего.

Пока наступал час, когда в тишине подвала раздавались все ближе несмелые шаги Лулу по темному и затхлому коридору, а потом и робкий стук в дверь, Элмер нетерпеливо расхаживал по кабинету. Он протягивал руки ей навстречу, и она, забывая обо всем, падала в его объятия.

Теперь у него появилась отрада в жизни.

— Я ведь, в сущности-то, неплохой человек! За женщинами не бегаю… Ну та, сумасшедшая в гостинице, в счет не идет, а так — нет. Особенно теперь, когда у меня есть Лулу. А Клео — она никогда не была мне женой, с ней считаться нечего! Я ведь сам люблю жить по-хорошему… Если б только у меня была жена вроде Шэрон! Господи, Шэрон! Значит, я изменяю ей! Нет! Милая моя Лулу, хорошая моя девочка, тебе ведь я тоже кое-чем обязан! Нельзя ли так устроить, чтобы видаться с ней в субботу?..

Да, новая отрада в жизни и — потрясающий успех.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

I

Осенью в первый же год своей службы в Зените Элмер положил начало своим впоследствии прославленным «Веселым Воскресным Вечерам». Утром, объявил он, прихожане будут получать от него «на первое» добрую порцию благочестия, которой им хватит на всю неделю, но по вечерам он хочет потчевать их «на десерт» воздушнейшими пирожными с кремом. Христианство — Религия Радости, а он сделает ее еще радостнее.

Веселые Воскресные Вечера начинались пением: два-три гимна, старых, испытанных и кровожадных, затем шла коротенькая проповедь о солнечных закатах, писателях или вреде азартных игр, но большую часть времени все просто веселились, как беспечные дети. Он заставлял их петь: «В доброе старое время», и «Суони-ривер», и народные песенки, которые, пожалуй, вовсе не подходили бы для церкви, если б не были освящены войной: «Типперери», «Долгий, долгий путь», «Спрячь все печали в походный старый ранец — и ну, веселей, веселей, веселей!».