Элмер Гентри

Полчаса миновало.

Он нетвердой походкой поднялся к номеру Б и постучал.

— Войдите, — донеслось издалека.

Она была в спальне. Он медленно вошел в непроветренную гостиную. Обои в исполинских розах, на столике — ужасающая, пузатая золоченая ваза, два жестких кресла у стены, скрипучий диванчик. Лилии, которые ей прислали ее ученики, увядали в корзинках, в умывальном кувшине, ворохом лежали в углу. Вокруг фарфоровой плевательницы рассыпались бледно-розовые лепестки.

Элмер смущенно примостился на краешке кресла. Сам он не осмеливался заглянуть за пыльную парчовую портьеру, отделяющую гостиную от спальни, но воображение его было куда смелей.

Она откинула портьеру и остановилась, осветив, словно пламя, унылую комнату. Она сменила свою белую тунику на алый пеньюар с рукавами из золотой парчи — золото и пурпур, масса черных волос, узкое бледное лицо…

Бросив Элмеру:

— Идите сюда! — она скользнула на диван.

Он благоговейно обвил рукой ее стан, и голова ее легла ему на плечо. Он прижал ее к себе сильнее.

— Ах, нет, не надо любить меня сегодня, — вздохнула она, не двигаясь. — Вы узнаете, когда я сама захочу… А сегодня будьте хорошим, утешьте меня…

— Но я не могу вечно…

— Знаю. Вечно, быть может, и не придется… Как знать! О, мне нужно… Сегодня мне нужен только бальзам для моего тщеславия. Говорила я вам когда-нибудь, что я воплощение Жанны д'Арк? Я и сама иногда в это верю. Безумие, конечно! На самом деле я — весьма невежественная молодая женщина, с солидным запасом энергии, направленной не на то, что нужно, и с некоторой долей идеализма. Я произношу классные проповеди шесть недель подряд, но если бы я осталась в том же городе шесть недель и один день, мне пришлось бы вертеть шарманку сначала. Я умею красиво говорить, но почти все проповеди написаны Сесилем, а остальные я ворую без зазрения совести.

— Вам нравится Сесиль?

— О, какой славный, ревнивый толстяк!

Она, чей голос так недавно звучал, подобно грозному органу, сейчас лепетала, как малое дитя.

— Черт побери, Шэрон, не изображайте из себя младенца, когда я говорю серьезно!

— Черт побери, Элмер, не смейте говорить «черт побери»! Ненавижу мелкие грешки: табак, брань, сплетни, пьянства ради того, чтоб быть навеселе. Люблю крупные: убийство, страсть, жестокость, честолюбие!

— А Сесиль? Он тоже из тех крупных пороков, которые вы любите?

— О, он милый мальчик! И до чего всерьез принимает себя! Прелесть!

— И любит-то, наверное, так же горячо, как сливочное мороженое в стаканчике.

— О-о, вы бы очень удивились!.. Ну ладно, ладно! Не терпится вам, бедняжка, чтобы я сказала какую-нибудь гадость про Сесиля? Хорошо, доставлю вам это удовольствие. Так вот: он очень много сделал для меня. Он и в самом деле кое-что знает; он-то, во всяком случае, не добротный обелиск невежества, вроде нас с вами.

— Но, послушайте, Шэрон, ведь я тоже окончил колледж и к тому же, в сущности, имею право называться бакалавром богословия.

— О том я и говорю. Сесиль, он по-настоящему знает, как читать. И, спасибо ему, отучил меня от того, чтоб держаться, как служаночка из второсортного отеля. Вот только… просто я уже переняла все, чему он может научить, и если я еще немного проникнусь его высокомерием, то потеряю всякую связь с простым народом — благослови его, боже, этот славный, милый, честный народ!

— Прогоните его. Возьмите меня. О, дело не в деньгах. Вы это знаете, дорогая. Лет через десять, когда мне будет тридцать восемь, я могу стать у Пикот коммерческим директором — тысяч эдак десять в год, а когда-нибудь и председателем правления — это уже тридцать тысяч. Я не заработка ищу, а… Ох, я с ума схожу по вас! Я никого в жизни не обожал, кроме вас, вот еще только маму. Я люблю вас! Слышите? Черт побери — да, я сказал «черт побери» — я вас боготворю! О Шэрон, Шэрон, Шэрон! Я ведь не лгал, когда говорил сегодня, что вы меня обратили на путь истинный, — вы в самом деле сделали меня другим человеком! Вы позволите мне вам служить! И, может быть, согласитесь выйти за меня замуж?

— Нет. Не думаю, чтоб я когда-нибудь вышла замуж — как это принято понимать. Возможно, я выставлю бедняжку Сесиля и возьму вас. Увидим. Во всяком случае… Дайте мне подумать.

Она сбросила его руку и задумалась, опершись подбородком на руки. Он припал к ее ногам — в буквальном и переносном смысле.

Наконец она заговорила:

— В сентябре собрания будут в Венсенне, и всего четыре недели. Весь октябрь буду отдыхать перед зимней кампанией, зимой вы меня не узнаете: шик, блеск, закрытые помещения, большие залы!.. Поеду домой в Виргинию, в старое родовое поместье Фолконеров. Папа и мама уже скончались, и оно теперь принадлежит мне. Старая плантация. Хотите приехать туда ко мне недели на две в октябре? Только вы и я…

Элмер не помнил себя от счастья.

— Хочу? О боже!..

— А вам удастся освободиться?

— Да. Хотя бы мне это стоило места!

— В таком случае… я вам пришлю телеграмму, когда приехать. Я поеду первая. Адрес — Виргиния, Браутон. Хэннинг-Холл. А сейчас я, пожалуй, лягу, милый. Приятных сновидений!

— Можно, я вас уложу?