Элнет

— Нет! Никакого выхода нет! — в тоске воскликнул Григорий Петрович.

Никогда не видела его Чачи таким расстроенным. Забыв о грозящей ей беде, она принялась успокаивать его.

И вдруг Григория Петровича осенила одна мысль. Сначала он пытался отогнать ее, но потом, подумав, сказал сам себе: «Мне все равно пропадать, так хотя бы спасу Чачи».

И сразу же на душе стало легко: решение было принято.

Григорий Петрович даже повеселел. Он обнял Чачи, поцеловал ее и сказал:

— Все будет хорошо, Чачи! А сейчас не мешай мне, я должен написать несколько писем.

— Тогда я схожу к своим.

— Иди, иди. Можешь быть у родителей, сколько хочешь, я кончу писать не скоро.

Чачи ушла.

Григорий Петрович писал до вечера. Он написал три письма товарищам по семинарии. Написал Ивану Максимовичу. В конверт с письмом к нему вложил еще одно письмо. Написал школьному инспектору.

«По некоторым причинам я не могу перейти работать в Кугупундыштюрскую школу, — писал Григорий Петрович. — Аркамбальскую же школу по вашему распоряжению передам законоучителю. Жалованье за июль и август месяцы прошу перевести Иванову Ивану Максимовичу, учителю Тумеръяльской школы, так как я занимал у него деньги. Доверенность Иванову на получение моего жалованья оставляю ему».

Запечатав написанные письма, Григорий Петрович снял со стен*ы скрипку и начал играть.

Когда вернулась Чачи, Григорий Петрович был спокоен и весел. «Раз он смотрит так весело, значит, нашел выход», — обрадовалась Чачи, но расспрашивать ни о чем не стала: сам расскажет, когда надо будет.

Григорий Петрович улыбнулся Чачи и сказал:

— Спой-ка…

И Чачи запела, вторя скрипке:

Серебристые волны мимо проплыли,

А мы не успели запруду поставить.

Чешуей сверкая, рыбы проплыли,

А мы не успели сети поставить.

Белые гуси пролетели мимо,

А мы не успели им зерен дать.

Прошли любимые наши мимо,

А мы не успели им слова сказать.

Весь вечер Григорий Петрович играл, а Чачи пела… На следующее утро Григорий Петрович пригласил попа Сидора для сдачи ему школы. Весь школьный инвентарь, значившийся в инвентаризационной книге, кроме двух книг, был в полной сохранности. Заперев школу и отдав ключи попу, Григорий Петрович и Чачи вышли на улицу. Все вещи учителя еще утром перевез к себе Яшай.

Григорий Петрович велел Япушу отнести письма к семинарским товарищам и инспектору в волостное правление, а письмо, адресованное Ивану Максимовичу, отдал Чачи и сказал:

— Я пойду навещу родителей, потому что, видать, теперь не скоро придется увидеться, жить будем далеко… Если послезавтра не вернусь, то отнеси это письмо в Тумеръял Ивану Максимовичу.

— А Кугупундыштюр далеко отсюда? — спросила Яачи.

— Да не близко… Ну, прощай, отец, прощай, мама, — подал руку Яшаю и Яшаихе Григорий Петрович. — И ты прощай, Япуш.

— Счастливого пути тебе!

Чачи проводила Григория Петровича до спуска в овраг. Здесь Григорий Петрович остановился, взял Чачи за руки, долгим взглядом посмотрел ей в глаза, потом крепко обнял, поцеловал и быстро пошел по дороге вниз.

— Не забудь отнести письмо! — крикнул он, обернувшись.

Чачи смотрела ему вслед, пока он — не скрылся из глаз. Она вернулась домой, по ее ни на минуту не оставляло чувство тревоги и пустоты. «Эх, глупая, почему я не пошла вместе с ним?» — упрекала-себя Чачи.

Мать с отцом, сестренка и братишка очень обрадовались приводу Григория Петровича. По пути в нужинской лавке он купил конфет и пряников, матери и сестренке принес красивые платки, братишке — красную рубашку, отцу дал двадцать пять рублей. Все были довольны подарками, мать даже всплакнула.

— Погостишь нынче у нас, сынок? — спросила мать. — Почему без жены пришел?

— Я к вам ненадолго, — ответил Григорий Петрович, — меня переводят в другую школу, надо кое-какие дела закончить. С женой мы к вам придем на рождество, а потом поживем у вас все будущее лето.

За разговорами не заметили, как подошла ночь.

Мать уложила Григория Петровича на мягкой перине. Он лежал и думал о том, что, может быть, в последний раз спит в такой мягкой постели и что впереди его ожидает полная неизвестность…

На следующее утро, позавтракав, Григорий Петрович сказал:

— Я схожу в Кудашнур к деду Левентею.

— Долго-то там не задерживайся, — попросила мать. — Я на обед блинов поставила.

— Хорошо, к обеду вернусь.

Дед Левентей крепко затужил, когда узнал о смерти Сакара. С его смертью старику уже не на что было надеяться. «Зачем теперь жить? — горевал дед Левентей. — Теперь только бы поскорее помереть…»

Григорий Петрович долго проговорил с дедом Левентеем и, когда пришлось к слову, спросил.

— Дедушка, сколько стоит — твое ружье?

— Да мое ружьишко дешевое. Я его купил за пять рублей.

Григорий Петрович выложил на стол десять рублей.

— Продай мне твое ружье.

Дед Левентей удивился:

— Зачем тебе покупать мое? Купи новое.

— Ты же ходишь с ним на охоту.

— Мне, старику, и такое сойдет…

— Оно у тебя хорошо пристреляно?

— Ружьишко меткое. В прошлом году я из него немало белок подстрелил.

— Мне, главное, чтобы меткое было, остальное не важно. Десятки мало, я еще пятерку прибавлю.