В прошлый раз вы сказали, что у вас ходили слухи, будто меня арестовали. Действительно, меня собирались арестовать. И было бы лучше, если б арестовали! Но земский начальник и становой пристав имели намерение сделать меня тайным агентом полиции. Они взяли с меня подписку, что я буду следить за интересующими их людьми. Но я не хочу быть провокатором и агентом полиции! Хотя я дал подписку, я не выполнил ни одного их задания. Поэтому меня все равно не сегодня, так завтра арестуют. Это — одно.
Во-вторых, Чачи. Если меня арестуют, то Чужганы обязательно заставят Чачи вернуться к ним и будут издеваться над нею. Я этого не могу допустить.
В-третьих, я получил приказание от инспектора сдать Аркамбальскую школу и уехать работать куда-то в Арбанскую волость. Но главное, он ставит мне условие, чтобы я разошелся с Чачи. На меня донес инспектору поп Сидор, больше донести было некому.
Вот этот-то узел я и не могу распутать, поэтому я решил разрубить его. Этим я спасу хотя бы Чачи.
В то время, когда вы будете читать это письмо, я уже отправлю на тот свет Макара Чужгана. Я стану убийцей, но зато, если не будет Макара, никто не посмеет тронуть Чачи.
О моем замысле и о содержании этого письма Чачи не знает. Я не хотел ее расстраивать раньше времени.
Иван Максимович! Отец Чачи — бедный человек. Кроме того, ей нельзя будет жить у отца. Я оставляю ей жалованье за два месяца. Вы получите его и отдайте ей. Я написал на вас доверенность. Но этих денег Чачи хватит самое большее на полгода. Поэтому я умоляю вас, Иван Максимович и Зинаида Васильевна, не оставьте ее. Ей без меня придется очень трудно. Она сможет работать сторожем при вашей школе, помогать по хозяйству…
Прощайте, Иван Максимович! Прощайте, Зинаида Васильевна! Я доставил вам много хлопот, но простите меня и не ругайте: никакого другого выхода из создавшегося положения я найти не мог.
Уважающий вас
Вложенное в этот же конверт другое письмо предназначено для Чачи».
Чачи растерялась. «Что такое? Что сделал Григорий Петрович?» — мучительно думала она, почти ничего не понимая.
Иван Максимович заглянул в конверт.
— Доверенность здесь… А где же второе письмо?
Зинаида Васильевна стояла, отвернувшись к окну, и по ее щекам скатывались крупные слезы.
Иван Максимович наконец заметил оброненный конверт. Он наклонился, поднял его и протянул Чачи.
На конверте было написано крупными печатными буквами: «Любимой Чачи».
Она взяла в руки письмо, повертела его в руках и опустилась на стул. Зинаида Васильевна ласково обняла ее за плечи.
— Прочти, Чачи.
Чачи очнулась от оцепенения, вздрогнула и открыла конверт.
Письмо было написано такими же крупными буквами:
«Чачи, любимая!
Наши жизненные пути сошлись вместе, хотя мы никогда раньше и не думали об этом. Наши судьбы так переплелись, что теперь нам никак не разъединиться. Но злые люди хотят нас разлучить. Однажды ты спаслась от Макара, но тебя опять хотят отдать ему. Я не могу позволить этого. Макар — причина всех твоих бед, и если его не будет, то ты станешь свободной. Он должен умереть, чтобы ты жила. Такая уж жизнь: если мы не убьем их, то они убьют нас. А тебе жизнь в доме Чужгана страшнее смерти.
Когда ты будешь читать это письмо, я буду уже сидеть за решеткой. Обо мне не беспокойся, я как-нибудь переживу это испытание. А тебе помогут Иван Максимович и Зинаида Васильевна. Доверься им, как доверилась мне.
Прощай, Чачи, прощай, мое сердце!
Твой
Чачи уронила голову на грудь, ее плечи сотрясались от рыданий. Зинаида Васильевна обняла Чачи, но Иван Максимович остановил ее:
— Не трогай ее, пусть выплачется…
1
Григория Петровича судил Казанский военный суд. Вынесенный приговор гласил: десять лет каторги. Следователь пытался привлечь к суду и Чачи как соучастницу. Но ее спасло письмо Григория Петровича Ивану Максимовичу.
После приговора Григория Петровича не стали долго держать в Казанской губернской тюрьме, он получил направление в Вологодский централ. На него надели кандалы и перевели в пересыльную тюрьму. Там для отправки в Вологду уже собрали этап человек в десять.
От Казани до Ярославля их везли на пароходе, дальше — по железной дороге.
В Вологодской тюрьме арестантам прежде всего приказали раздеться, обыскали, начальник охраны пересчитал прибывших, сличая каждого с фотокарточкой, находящейся в деле, и лишь после этого отправили в камеру.
В полутемной камере стоял тяжелый смрадный запах. По двум стенам висели грязные брезентовые койки, середину камеры занимал большой грубо сколоченный дощатый стол, окруженный скамейками, к которым ночью крепились койки. В одном углу, у печки — параша, в другом углу, напротив параши, икона — образ Николая Чудотворца.
Утром при раздаче кипятка надзиратель выдал вновь прибывшим медные кружки и объявил:
— Все привезенные вами с собою чайники, стаканы, зубные щетки, расчески и мыло останутся в цейхгаузе.
— Почему?
— По уставу каторжникам не разрешается иметь в камере ничего своего.