Элохим, о Элохим

В кресле с фанерным сиденьем в дырочках в пижаме сидел его отец, покачивая правой ногой в висящей на большом пальце шлепанце. Он что-то говорил Мовшовичу, но Мовшович не слышал. Прозрачная, но непроходимая стена отделяла его от отца. Заглушая его слова, мысли и любовь к сыну, Которого он не видел более двадцати лет. Потом Мовшович увидел Деда, которого он вообще в прошлой жизни никогда не видел. Дед, подбирая то выпадающую челюсть, то слуховой аппарат, подо все это дело пел: Чубарики, чубчики, вы мои, отцвели кудрявые, отцвели". С этой песенкой его накрыло шрапнелью под Перемышлем. Где Дед оказался вольноопределяющимся жидом в 1915 году. Он пережил Первую мировую, революцию, гражданскую и скончался 21 июня сорок первого года. И вот сейчас он пел "чубарики, чубчики", постукивал разваливающимся протезом, периодически выковыривал из тела заржавленные кусочки шрапнели и по-баскетбольному зашвыривал их в вазу севрского фарфора. В которой жена Мовшовича Ксения в прошлой жизни хранила свои нехитрые драгоценности от гипотетического грабежа.

А потом Мовшович увидел брата Деда, своего двоюродного дедушку Давида. Он весьма задорно в гордом одиночестве танцевал фокстрот. Его обвивали языки пламени. Которые хлопали с легким шумом, задавая заводной ритм. Звучала музыка какого-то непонятного инструмента. На нем играла жена двоюродного дедушки тетя Рая. Играла одними ногами. Потому что играть руками или хотя бы помогать ими она не могла. В сорок втором году в лагере Равенсбрюк ей в запястья вспрыснули сулему. А пламя на двоюродном дедушке Даиведе имело своим происхождением город Каунас. Где двоюродного дедушку сожгли в гетто.

А вокруг болтались другие предки Мовшовича. Об одних он имел весьма смутное представление. Других вообще не знал. Ибо что он мог знать о купце из Любека, лекаре из Гранады, талмудисте из Александрии. Словом перед Мовшовичем проползла бесконечная шобла предков Мовшовича. Умных и глупых, сильных и слабых, здоровых и больных, богатых и бедных, храбрых до безрассудства и обсерающихся от страха. И вся она разворачивалась в жестокой битве за его рождение. Но что обрадовало Мовшовича, среди призраков, населяющих пустыню за стеной, не было его матери. Впрочем, когда он поднимался по лестнице к Богу, она была жива. А раз он ее не видел, значит, жива и сейчас... Хорошо...

Попытался Мовшович проникнуть к своим через стену Храма. Но не смог. И свои не могли обнять Мовшовича.

- Господи, - плакал Мовшович, - пусти...

- Я бы рад, Мовшович, - с грустью отвечал Господь, - но не могу. Уж так в моем мире устроено, что все разделены верой. Разделены мечом. Который со скорбью принес в мир другой мой сын. Овцы разделены с козлищами. Зерно с плевелами. Создай свой мир, Мовшович и соединяйся. Я тебе в том не буду препятствовать.

И Господь умолк. А Мовшович обратился к ученикам:

- Слова разделения - это завет ненависти, а не любви. Завет, разделяющий людей не по делам, а по словам. Откровение наказания людей, не услышавших слова Божьего. Или по слабости своей, без помощи Божьей, не принявших его. Или не понявших. Так можно ли карать за незнание? Можно ли лишать бесконечного будущего слабых. Можно ли окончательно уничтожать не до конца уверовавших? Нет! Их надобно либо научить, либо укрепить, либо простить. Вместо меча разделяющего нужен сосуд вина, Соединяющий. И масличная ветвь Утоляющая. И тогда все люди, без изъятья, соединятся у престола Божьего. И Царство Божие воцарится в мире живых. И в мире мертвых. Несмотря на веру.

И опять повернулся Мовшович к стене Храма. И почувствовал, как его коснулась рука отца, ударился в лоб кусочек шрапнели, опалило пламенем двоюродного дедушки. В ухо загудела жена двоюродного дедушки Рая. И каждый из многочисленных предков Мовшовича коснулся его плеча. Благословляя на создание мира, в котором они вечно будут вместе. С мириадами других людей, соединившихся вокруг сосуда с вином и масличной ветви...

Так говорил Мовшович, и одобрительно внимал ему Господь. (Что "одобрительно" это наше мнение, ибо никаких знаков одобрения Господь не подал. Зато не подал и неодобрительных. Что с некоторой натяжкой и позволяет нам сделать вывод об одобрении.)

Только ученики сомневались. Ибо не уверовавшим до конца чаша вина сейчас и маслина, чтобы загрызть вино, были им ближе, чем все сосуды и ветви в будущем.

И дабы укрепить их веру, Мовшович протянул руку через секунду в руках у каждого ученика оказалась кружка с прохладным красным вином и горсть блестящих, отливающих жиром, маслин. И сказал им и себе Мовшович:

- Прежде чем что-то обещать людям в будущем, надо что-то дать им в настоящем. Чтобы сегодняшняя краткость сладости дала им возможность почувствовать бесконечную сладость будущего. Пусть ближние и дальние ваши почувствуют хотя бы краткую любовь к ним. И тогда они обретут веру в бесконечность любви в будущем. В будущем мире. И будущем Храме.