Элрик: Лунные дороги

Кто-то принес мою одежду. Вне всяких сомнений, Гейнор или его подручные привезли ее из Бека. Рубашка и костюм висели на мне, как на вешалке, но я одевался очень тщательно, завязал шнурки на ботинках, долго возился с узлом галстука, чтобы выглядеть как можно лучше при встрече с кузеном.

Фрици и Франци проводили меня во двор замка. Князь Гейнор ждал у автомобиля. Клостергейм с ним на этот раз не приехал, но водитель был все тот же.

Гейнор вскинул руку в нелепом приветствии, позаимствованном из американских исторических фильмов о Древнем Риме, и поздоровался.

Я молча сел в автомобиль, улыбаясь сам себе.

Пока мы выезжали из тюремных ворот, Гейнор спросил, чему я улыбаюсь.

– Просто смешно, что вы готовы так долго участвовать в этом фарсе. И тебе, похоже, не стыдно.

Он пожал плечами.

– Почему бы не подражать чему-то абсурдному? Это же очень просто. Особенно когда весь мир – сплошной абсурд.

– Некоторым заключенным концлагеря совсем не до юмора, – ответил я. В тюрьме я познакомился с журналистами, врачами, юристами, учеными и музыкантами, и с большинством из них обошлись грубо и жестоко. – Мы наблюдаем, как выродки и дикари разрушают культуру, потому что не в состоянии ее понять. Фанатизм стоит наравне с законом и политикой. Упадок и возвращение к варварству хуже, чем в Средневековье, поскольку идеи того времени вдруг стали истинами нашего. Они же явно лгут, утверждая, что шестьсот сорок тысяч евреев контролируют все население. Каждый немец знает хотя бы одного «хорошего» еврея, а это значит, что хороших евреев в нашей стране – шесть миллионов. Что, в свою очередь, означает, что хороших евреев гораздо больше, чем плохих. А Геббельс всё думает, как бы решить эту проблему.

– Уверен, в свое время он ее обязательно решит, – пробормотал Гейнор, снял фуражку и расстегнул мундир. – Лучшая ложь – та, в которой есть доля правды. Даже для самых понятливых из нас знакомая ложь звучит практически как истина. Знаешь, главное – придумать подходящую историю и правильно ее преподнести, и тогда все получится…

Должен признаться, что весенний воздух меня освежил, и я наслаждался поездкой в Бек. Не хотел, чтобы она закончилась, опасаясь того, что обнаружу дома. Гейнор спросил, как мне понравилось в лагере, а после этого почти ничего не сказал до самого конца. Держался он уже не так уверенно, как в последнюю нашу встречу. Возможно, он что-то пообещал своим хозяевам, но не смог сдержать слова.

В сумерках мы подъехали к воротам Бека и остановились у главной двери. В доме стояла непривычная темнота. Я спросил, куда подевались слуги. Мне ответили: все уволились по собственному желанию, когда поняли, что работали на предателя. А один из них даже умер от стыда.

Я спросил, как его звали.

– Кажется, Рейтер.

Ко мне возвратились прежние чувства. Я пал духом. Рейтер! Мой старейший и самый верный слуга. Наверное, они убили его во время допроса.

– Это в свидетельстве о смерти написано, что он умер от стыда?

– Разумеется, официальная причина – сердечный приступ. – Гейнор ступил во тьму и открыл передо мной дверцу автомобиля. – Уверен, такие сообразительные парни, как мы с тобой, обойдутся и без слуг.

– Ты что, остаешься?

– Естественно, – ответил он. – Тебя же выпустили на поруки.

Мы поднялись по ступенькам. На двери висел амбарный замок. Гейнор позвал водителя, чтобы тот открыл дверь. Затем мы вошли в дом, в нос ударил густой запах сырости, запущенности и кое-чего похуже. Ни газа, ни электричества, но водитель разыскал свечи и керосиновые лампы; в их свете я попытался разглядеть, что осталось от моего дома.

Его разграбили.

Все мало-мальски ценное пропало. Картины, висевшие на стенах, исчезли. Вазы. Безделушки. Библиотека! Все остальные вещи, разбитые и разорванные, валялись там, куда их побросали молодчики Гейнора. Ни одна комната в доме не уцелела. А там, где эти гады не нашли ничего ценного, они мочились и справляли нужду прямо на полу. «Теперь только огонь может очистить эту скверну», – думал я.

– Полиция не слишком аккуратничала во время обыска, – легкомысленно отметил Гейнор. В свете керосиновой лампы черты его казались резкими, почти демоническими. Темные глаза светились отвратительным удовлетворением.

Я давно научился сдерживать свои порывы, да и чувствовал себя слишком слабым, чтобы броситься на него с кулаками, но как же сильно мне этого хотелось. Гнев вновь разгорелся во мне, как ни странно, воз вращая к жизни.

– Значит, ты устроил эту мерзость? – спросил я.

– Боюсь, во время обыска я находился в Берлине. Клостергейм со своими людьми закончил все до того, как я вернулся. Конечно же, я отчитал их.

Он и не ждал, что я ему поверю. И тон его оставался все таким же издевательским.

– Без сомнения, вы искали меч.

– Точно так, кузен. Твой знаменитый меч.

– Знаменитый среди нацистов, – отбрил я, – а не среди цивилизованных людей. Насколько я понимаю, вы ничего не нашли.

– Ты хорошо его спрятал.

– Или, возможно, его просто не существует.