Ельцин

Недостаток Ельцина как защитника и пропагандиста реформ был не в том, что он выбрал неверный подход в какой-то одной ситуации, когда такая защита была необходима, а в том, что уровень и успешность его усилий менялись от раза к разу. Он не предложил никакого броского названия для обозначения конечной цели своих радикальных реформ, такого, как, например, «Новый курс» или «Великое общество». Он никогда глубоко не разбирался в том, как соотносятся между собой экономическая, социальная и политическая грани реорганизации России. Ельцин не хотел заниматься этим сам, но, по словам Сергея Филатова, сменившего на посту руководителя администрации президента Юрия Петрова, «очень ревностно относился, когда это делали другие»[952].

Нежелание Ельцина продвигать ельцинизм происходило от нелюбви к поучительным речам и от убеждения в том, что пустые обещания уже наскучили населению, по горло сытому выступлениями лидеров советских времен и горбачевской перестройки[953]. По воспоминаниям Валентины Ланцевой, которая была первой помощницей Ельцина по связям с общественностью, поначалу краткость была вполне уместна: «Рядом с многословным… Горбачевым Борис Николаевич… ближе был к народу вот этой своей неуклюжестью, медвежестью. Он… мог ответить только одним словом — да или нет. И это было очень важно для народа»[954]. Но когда советская власть пала, россияне захотели убедиться в том, что их жертвы были не напрасны, и получить ориентиры для продвижения вперед. И Ельцин оказался не лучшим претендентом на эту роль. Когда на встрече в Кремле в 1994 году Мариэтта Чудакова посоветовала ему каждые две недели выступать по телевидению, Ельцин схватился за челюсть, словно у него разболелись зубы[955]. Марк Захаров, который тоже присутствовал на той встрече, говорил об угрозе идейного и информационного вакуума, открывающего возможности для политических фанатиков и шарлатанов. Ельцин же ответил, что любой системный маркетинговый план станет новым перепевом тоталитаристского промывания мозгов: «Что же вы предлагаете нам, как при Геббельсе, министерство пропаганды теперь вводить, что ли?»[956] В мемуарах 1994 и 2000 годов Ельцин защищал свое неприятие любой идеи «сияющей вершины, до которой нужно дойти». Напыщенность, по его мнению, была ни к чему. «Не нужна пропаганда новой жизни. Новая жизнь сама собой убедит людей в том, что она уже есть»[957].

Отчасти инстинктивные, отчасти почерпнутые из советского прошлого, эти действия были равносильны выплескиванию ребенка вместе с водой. Защита посткоммунистических реформ угрожала эксцессами не в большей степени, чем упразднение КГБ могло подорвать государство. Сравнительный опыт убедительно свидетельствует, что политическая трибуна находит себе применение и при демократии, не только при тирании. В свободном государстве красноречие лидеров может склонить общественное мнение в пользу правительственных программ, сформировать общественную сферу и ограничить разброс голосов избирателей[958]. Отказавшись от пропаганды, Ельцин не смог сделать свою тихую революцию привлекательной для получившего политические права населения и вдохнуть жизнь в дискуссию о том, куда должна двигаться Россия на своем долгом пути.

Глава 11 Раскол и объединение

Став лидером страны, Ельцин был намерен сосредоточиться на экономике и к правительственным структурам отнесся с нарочитым пренебрежением. Впоследствии он называл такое поведение неправильным: «Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства». Это подвергло риску само осуществление экономической программы: «не подкрепленные политически, реформы Гайдара повисли в воздухе…»[959]. Скоро Ельцин пересмотрел свою позицию: чтобы использовать государство в своих целях, его нужно объединить, причем так, чтобы не другие, а именно он получил возможность направлять события в нужное русло[960].

Конституционные возможности, открывавшиеся перед ним в 1991 году, оптимизма не внушали. Попытка переустройства российских институтов в момент, когда Россия разбиралась с советским наследием, многими была бы сочтена неуместной и провоцирующей раздоры. Среди тех, кто выступал решительно против, был Егор Гайдар. Если бы он взялся за этот узел проблем, Ельцину пришлось бы столкнуться с другими представителями власти — в том числе со Съездом народных депутатов, где рассчитывать на поддержку не приходилось. Даже если бы он каким-то образом инициировал новые парламентские выборы, то избиратели, как он признавал позднее, вполне могли и не выбрать «других, „хороших“, депутатов»[961].