Ельцин

На брифингах Ельцин никогда заранее не предупреждал выступающих о том, какие вопросы собирается задать. Не была исключением и проходившая по вторникам утренняя встреча с премьер-министром, вторым человеком в государстве после президента. «…Такая подсказка не соответствовала стилю Б. Ельцина. Он хотел, чтобы в еженедельном спектакле оставалась интрига, что-то неожиданное для премьера. Конечно, последнего это не радовало»[1223]. Глава правительства тоже имел право задавать вопросы президенту, и Ельцин до начала совещания никогда не интересовался этими вопросами. При личных встречах, происходящих по его инициативе, он выслушивал общие соображения, а потом просил выделить спорные моменты, которые могли породить политические проблемы или практические сложности. Если встреча происходила по инициативе подчиненного, Ельцин часто сидел с абсолютно непроницаемым лицом. Во время многих интервью мне говорили, что в подобных ситуациях гость чувствовал себя пойманным в некое «магнитное поле» или как кролик под взглядом удава, который может нанести удар без предупреждения. Костиков вполне убедительно объяснял такую манеру поведения Ельцина его работой в аппарате КПСС, где «за лишнее слово, за слишком откровенный взгляд можно было поплатиться карьерой», а также решимостью защититься от людей, «которые готовы менять суждение в зависимости от движения бровей высокого лица»[1224]. В этом проявлялись и чисто личные особенности его управленческого стиля. «Люблю в разговоре резкие повороты, иногда паузы, неожиданные переходы, держу ритм и терпеть не могу тупую монотонность», — размышлял об этом Ельцин в последнем томе мемуаров[1225].

На совещаниях, где присутствовало множество определяющих политику лиц, Ельцин держал всех в напряжении, лично распределяя места за столом и иногда меняя порядок в самую последнюю минуту, заставляя людей располагаться ближе или дальше от него. Если у него уже было решение проблемы, он мог прислушаться к совету относительно того, как сделать лучше, но терпеть не мог, когда ему противоречили. Если он пересматривал позицию, то делал это, присваивая чужое мнение и не упоминая имени автора идеи: он «публично поддерживал ранее отвергнутую им точку зрения, не называя имен»[1226]. Если дискуссия казалась ему непродуктивной, Ельцин мог внезапно покинуть комнату, производя тем самым оглушающий эффект и оставляя прочих участников встречи в нетерпеливом ожидании, которое могло продлиться 20–30 минут. Подписание служебных записок или других значимых документов — но не законов и не указов, потому что последние требовали более серьезной работы, — порой вызывало «ельцинскую паузу». Президент мог целую минуту перечитывать текст слово за словом, после чего он обводил зрителей взглядом, подворачивал рукав рубашки и подписывал документ перьевой ручкой. Иногда он уже открывал ручку, но вдруг обнаруживал ошибку или проблему и забраковывал документ. Авторам приходилось срочно искать себе оправдания, а Ельцин обычно забирал неподписанный документ с собой.

Еще одним проявлением аналогичного поведения было стремление Ельцина брать на себя роль суда высшей инстанции для просителей. Это отчасти объяснялось его популизмом, заставлявшим его прислушиваться к голосу народа, а отчасти — привычкой партийного руководителя, имевшего право решать все споры. В первые годы в Кремле Ельцин вел себя подобным образом довольно часто. «Очевидцы рассказывают, — писал один политический журналист, — что с утра до вечера на приемную Б. Н. Ельцина идет атака ходоков и просителей с проектами указов в карманах». Поскольку просьб было гораздо больше, чем был в состоянии рассмотреть Ельцин, процессом стали руководить чиновники, которые и определяли, кому дать «доступ к телу» и какие указы поставить в первую очередь. Слаженность и понятность процедуры никого не волновали. «Они же заказывают экспертизу проектов и оценивают ее результаты. Они же „докладывают“ проекты на подпись, правя тексты по своему разумению. В итоге сегодняшние указы зачастую противоречат вчерашним и позавчерашним»[1227].