Ельцин

Горбачев: Это не так просто. Вот у меня в портфеле лежит список членов Политбюро при Ленине. Разве это не ближайшие его соратники? Да, это так. А ты хочешь называть имена с позиции сегодняшнего дня — что тебе нравится, а что нет. Это было бы неправильно… [Горбачев говорит здесь о нескольких личностях из 20-х и 30-х годов, об их политических позициях.] А это ведь был решающий этап: решался вопрос — куда пойдет страна… Но к этой борьбе прибавились личные мотивы… Когда речь идет о личных моментах на уровне большой политики и когда это касается больших политиков, то часто эти личные амбиции, претензии, неумение трудиться в коллективе и так далее и так далее способны трансформироваться и в политическую позицию человека. Так что тут, вы понимаете, очень все непросто, диалектика тончайшая…

Ельцин: Очень важная тема развивающейся в стране перестройки, очень важны вопросы о сроках, времени, на которое рассчитана начатая перестройка. Здесь люди ждут очень четких формулировок. Вообще выписывается у нас с вами все-таки, что перестройка — это где-то 15–20 лет, то есть долговременная политика. А ближайшие неотложные задачи мы должны решить буквально за 2–3–5 лет. Об этом надо сказать.

Горбачев: Я думал сказать, что перестройка на 15–20 лет, но в докладе есть такая строка о поколении, которое сделает перестройку своей целью и смыслом жизни. А поколение — это больше чем 15–20 лет. Спасибо. Хорошо, что ты обратил на это внимание. Вопрос о сроках заслуживает того, чтобы его обдумать, потому что это — очень важная вещь. Ты прав, люди следят за этим…

Ельцин: И последнее. Все-таки есть опыт. С чем мы пришли к 70-летию? Напрашивается какой-то блок итоговый, что ли.

Горбачев: Мы шли по правильному пути, вот — вывод.

В их схватке отчетливо прозвучала приверженность Горбачева выбранному пути и теориям социализма. Ельцин же упирал на то, как данная система работает: если она неэффективна, то общество вправе искать лучшую систему.

Усиливалось противостояние и с Егором Лигачевым, вторым человеком в команде Горбачева. Они и раньше расходились во мнениях по незначительным кадровым и организационным вопросам. Например, в конце 1986 года Ельцин ушел с заседания Политбюро, когда Лигачев представлял подобранную им кандидатуру на пост президента Уральского отделения Академии наук, расположенного в Свердловске. Мнения Ельцина никто не спросил. Предложена была кандидатура Геннадия Месяца, физика родом из Томска, где Лигачев долгое время служил первым секретарем, и именно Месяц и был назначен на этот пост — несмотря на то, что у Ельцина была кандидатура свердловчанина[490]. Что касается партийной работы в Москве, то Лигачев был преисполнен решимости не позволить Ельцину уклониться от кремлевских проверок и контроля, как это, по его ощущению, делал Виктор Гришин в брежневские времена. Лигачев и его сотрудники пристально следили за работой Московского горкома, чему способствовало удобное расположение — ЦК и МГК располагались на Старой площади, по соседству[491]. Поскольку Лигачев отвечал за организационную работу, ему крайне не нравилось то, что он считал клеветой в адрес партаппарата со стороны Ельцина, проводившего кампанию против привилегий, коррупции и догматизма. Ельцин же, в свою очередь, находил, что Лигачев тормозит прогресс и использует свой штат работников, чтобы всячески ему противодействовать.

Особенно уязвляло Ельцина то, что в Москве он обладал меньшей автономией, чем в Свердловске, и даже меньшей, чем на посту завотделом ЦК в 1985 году. На Пленуме ЦК в июне 1987 года он выговаривал Лигачеву: «Мы, Егор Кузьмич, знаем, Секретариат работает напряженно, и все же [мы видим] обилие мелких вопросов, не снижающееся количество бумаг, чрезмерная опека, администрирование, излишняя регламентация работы местных партийных органов, постоянные многочисленные комиссии — в основном для выявления негативных примеров». «Практически ничего» не изменилось в этой области с 1985 года, и ничего не изменится, пока партийное руководство не позволит местным руководителям проявить то самое типично уральское качество — самостоятельность[492]. В личной беседе Ельцин рассказал премьер-министру Николаю Рыжкову, что Лигачев звонил ему, чтобы отругать за плохо подстриженный газон в Лужниках перед главным футбольным стадионом Москвы[493]. Михаилу Полторанину Ельцин жаловался, что Лигачев заставляет его «отчитываться за каждый карандаш, бумагу, которую получает горком», и держит его за «маленького мальчика»[494].