Ельцин и его генералы

Кондратьев, еще с афганской поры привыкший основательно готовить операции (типа знаменитой афганской операции «Магистраль», после которой и получил армию) и хорошо знавший толк в этом деле, попросил министра лишь об одном: чтобы все войска, которые задействованы в Чечне, подчинялись бы непосредственно ему.

Кондратьев сказал министру:

— Если все войска будут в моем кулаке, то хоть сейчас звоните Ельцину и докладывайте о моем согласии.

Грачев не согласился, поскольку план операции был уже одобрен им и запущен. Расстались холодно.

…9 февралая 1995 года Георгий Григорьевич был на дне рождения у сына. Веселье было в самом разгаре. Работал телевизор. Шли последние новости. Диктор объявил, что указом президента замминистра обороны России генерал-полковник Георгий Кондратьев освобожден от занимаемой должности…

Его никто не предупреждал. Начальство на Арбате и в Кремле предпочитало наносить удар в спину без предупреждения.

Он сделал несколько острых заявлений для печати, в одном из которых сравнил проведенные кадровые перестановки с теми, что были при Сталине в 1937 году, когда из армии устранялись лучшие командные кадры.

После этого Кондратьев окончательно стал опальным. Он залег в госпиталь. Некоторые подчиненные и сослуживцы боялись навещать его. Остерегались немилости «первого». К тому же стало известно, что дежурные медсестры фиксируют фамилии тех, кто навещал генерала…

Кондратьев, для которого в пору дружбы с Грачевым в военном госпитале имени Вишневского всегда выделялась одна из лучших палат, лежал в обшарпанной комнатенке, в которой одно время отключили даже телефон. Кровать с расшатанными ножками, с потолка сыпалась штукатурка. «Царская немилость» к генералу чувствовалась во всем.

Очень любопытно было узнать, как генерал оценивает и свое положение, и отношения с Грачевым, и ситуацию в армии. Вот что говорил Кондратьев о том, в какое положение поставил его министр накануне чеченской кампании:

— Когда решался вопрос о проведении военной операции в Чечне, я, заместитель министра обороны, не был даже осведомлен об этом. Я не знал об указе президента, о возможности открытия боевых действий. Узнал о его существовании дней через пять, когда «зашевелились» войска. 11 декабря начались бои. Я в МО отвечал за «горячие точки», стал собирать информацию, чтобы владеть обстановкой. Мне сказали: «Не лезь в эти дела».

Когда министр понял, что операция начинает проваливаться, он резко сменил позицию и стал втягивать зама «в эти дела».

Кондратьев нашел свою трактовку информационной блокаде вокруг него. Он считал, что министру выгодно было держать его в качестве резервного козла отпущения:

— Если операция в Чечне пройдет успешно, то лавры победителей найдется кому примеривать. Я же потребуюсь в случае неудачи, чтобы все списать на мою седую голову. Так все и вышло…

Кондратьев давал весьма резкую оценку методам ведения боевых действий в Чечне. Он говорил:

— Что это за война, которая ведется «сводными» полками и батальонами? Что-то «сводное» может быть в одном случае, когда войска потерпели поражение на поле боя. Вот тогда остатки сводятся и получают приказ держаться зубами за землю. Такой приказ отдавал Рокоссовский под Вязьмой, когда терять было нечего. А сейчас что? Нас без войны разгромили? Или армия попросту небоеспособна?

11 августа 1995 года исполнилось ровно шесть месяцев с того времени, как президент зачислил Кондратьева в распоряжение министра (генерал был не у дел и ждал решения дальнейшей своей участи). По закону именно полгода генерал мог находиться в таком положении. Чтобы напомнить о себе министру, он решил дать интервью «Комсомолке». То был знак и Верховному главнокомандующему, чтобы он как-то повлиял на решение дальнейшей командирской судьбы. Свое будущее Кондратьев тогда видел так:

«— Рапортов об отставке писать не буду. Я еще послужу.

— С Грачевым?

— Офицеры служат Родине и народу, — ушел от ответа генерал. — Есть устав, которым определяются должностные обязанности военнослужащих. Я готов их выполнять при любом военном министре…»

Кондратьева не раз спрашивали:

— Не чувствуете ли вы угрызений совести из-за того, что руководили расстрелом парламента?

Он отвечал обычно одинаково:

— Я всего лишь солдат и обязан выполнять приказ. Решение на задействование танков я не принимал. Принимало руководство.

Офицеры, тайком навещавшие Кондратьева в военном госпитале имени Вишневского, рассказывали мне, что генерал в минуты откровения признавался, что его сильно мучает чувство вины за причастность к октябрьским событиям 93-го года…

Указом президента РФ генерал был назначен в Министерство по чрезвычайным ситуациям. Арбатские офицеры, узнавшие об этом, говорили между собою, что, наверное, только в России могут так несправедливо поворачивать генеральские судьбы…

КОКОШИН