Ельцин как наваждение

На календаре 11 января 1991 года. Настроение хуже некуда. Маюсь в ожидании шефа. Это уже привычное для меня состояние. В Белом доме все не по мне. И в первую очередь, не по мне я сам. Ведь как было в «Комсомолке»? Вольница! Говоришь то, что хочешь сказать. Смеешься над тем, что кажется смешным. Общаешься с теми, кто тебе приятен и интересен. А здесь? Искусственная среда обитания, унылая и бесчувственная. Ни простоты, ни естественности отношений. Все подчинено неписаным этикетным правилам и нормам аппаратных взаимоотношений, стержень которых – субординация. Только она, эта самая субординация, зачастую смахивает на подобострастие. Неважно, какой пост ты занимаешь, большой или маленький. Важнее важного отношение к тебе первого лица, Хозяина! Если ты у него в фаворе, можешь явиться на работу хоть в домашних тапочках и не реагировать ни на чьи приветствия.

Вчера Борис Николаевич сказал, что примет в 9:30, а вот уже час дня, а его все еще нет на месте. Сижу напротив окна и бесцельно любуюсь тем, как снежные вихри кружат над Москва-рекой, а притомившись, ныряют в огромную полынью у противоположного берега. Неужели так и не появится? На всякий случай звоню в приемную, вдруг его сегодня и впрямь уже не будет. Там тоже в полном неведении относительно наших перспектив: сейчас шеф у Горбачева в Ново-Огарево, а что будет дальше, неизвестно.

– Так он что, у него с самого утра гостит?

– С десяти. Опять обсуждают Союзный договор. А еще какое-то ЧП случилось в Литве.

– Что за ЧП?

– Черт его знает! То ли наши в лабусов пальнули, то ли лабусы в наших.

Ни на ленте ТАСС, ни у Интерфакса об этом ничего не нахожу. Все то же самое, что и во все последние недели, причем по всей Прибалтике, – новые лидеры, пришедшие к власти в результате альтернативных выборов, заявляют о нежелании подчиняться Москве и призывают сдержанно-молчаливый Запад поддержать их стремление к независимости. А еще подначивают население к проведению шумных протестных акций. И, надо признать, небезуспешно – манифестации становятся все многолюднее, а их участники все агрессивнее. К тому же масла в огонь вчера щедро подлил Горбачев, пригрозивший литовцам введением прямого президентского правления.

Но кто же в кого стрелял? Догадаться трудно, потому что нынешняя Литва – территория двойного противостояния, военного и гражданского. С одной стороны, дислоцированным здесь армейским частям (два дня назад их усилили несколькими тысячами псковских десантников) и подчиненному Москве милицейскому ОМОНу противостоят недавно созданные республиканские подразделения правопорядка, которые, если судить по информации кремлевских спецслужб, ведут себя вызывающе и провокационно. С другой стороны, само общество расколото на сторонников и противников Союза. И те, и другие уже создали свои боевые отряды: первые – Комитет национального спасения, вторые – движение «Саюдис» и Народный фронт. Но до сих пор противоборствующие стороны до крайностей не доходили и ограничивались взаимной бранью.

Что же случилось на сей раз?

Мои размышления прерывает звонок из приемной: шефа сегодня не будет, сразу после Горбачева поехал на спорт. Что такое «на спорт», известно каждому из нас. Это значит, что, вероятнее всего, раньше завтрашнего полудня его можно не ждать. Так что могу поступать сообразно своим желаниям. А желание у меня одно – подговорить Ряшенцева и вместе с ним где-нибудь отужинать. Но надо блюсти дисциплину, а потому звоню Илюшину: я вам сегодня для чего-нибудь нужен? Виктор Васильевич, несмотря на многолетний чиновничий стаж, не утратил иронично-философского взгляда на аппаратные взаимоотношения:

– Павел Игоревич, можешь жить, как мышь.

– Какая мышь?

– Та, что пускается в пляс, когда кот уходит из дома.

«Пускаюсь в пляс» в офисе «Российского дома» на Льва Толстого. Кроме нас с Ряшенцевым, за столом еще двое – Петр Шпякин, вице-президент «Российского дома», весьма неглупый молодой человек с манерами побитого жизнью старца, и еще какой-то господин, которого вижу впервые. По многим признакам (телосложению, прическе, одежде, отсутствию в поведении и в речи ярко выраженных эмоций) это определенно человек из каких-нибудь хитрых органов. Через десять минут застолья моя догадка подтверждается – Ряшенцев наклоняется и шепчет мне в ухо:

– Николай. Мой давний друг. С Лубянки. Хочу, чтоб ты с ним подружился.

Что ж, «человек с Лубянки» может и должен знать, что за стрельба была сегодня в Вильнюсе. Спрашиваю об этом в коротком промежутке между двумя тостами.

– Ерунда. Пара случайных выстрелов. А хотите послушать сегодняшний разговор Горбачева с Бушем о Литве?

– Как?! Когда они говорили?!

– Если интересует такая точность… – Николай достает из кармана записную книжку и перелистывает несколько страничек. – Та-ак, 14:49, время московское.

– Но как же так?! В это время у Горбачева был мой шеф! Он приехал к нему утром, около десяти, и пробыл чуть ли не до вечера.

– Ваш шеф был у Горбачева минут сорок, а после уехал. Полагаю, что не к вам в Белый дом.

– А Горбачев с Бушем что обсуждали? Ситуацию в Литве?

Николай включает диктофон.