Ельцин. Кремль. История болезни

Первый День города столица отпраздновала с широкой помпой 19 сентября 1987 года. На его проведение из московского бюджета были выделены колоссальные деньги, но это того стоило. Праздник – я хорошо это помню – получился грандиозный: с народными гуляниями, скоморохами, повсеместной продажей дефицита и оркестрами в скверах и парках.

Ничего подобного Москва прежде не знала. Праздники официальные – Первомай, 7 ноября, День Победы – неизменно были закованы в панцирь официоза. Какие там скоморохи! Колонны трудящихся, собранных по разнарядке; парад, куда простых смертных не допускали, да массовое распитие спиртных напитков. Пожалуй, лишь День Победы считался всенародным праздником, только под 9 мая большинство москвичей предпочитало отправляться на дачу, к законным шести соткам, дабы не терять редкие выходные. То ли дело – сентябрь!

Но эти торжества оказались для Ельцина первыми и последними. По официальной версии, секретарь МГК так разошелся в погоне за праздничной помпой, что перешел все допустимые рамки приличий. Он – о ужас! – осмелился в одиночку взобраться на трибуну Мавзолея – святая святых! – и приветствовать оттуда колонны радостных москвичей. Этого Горбачев спустить ему не мог.

Честно говоря, такое объяснение кажется мне весьма сомнительным. С каких это пор секретарю МГК единолично позволено распоряжаться мавзолеем? Для того чтобы взойти туда, необходима была как минимум санкция комендатуры Кремля и Девятого управления КГБ – то есть органов, Москве никак не подвластных. Да и просто по определению Политбюро или хотя бы кто-то из руководителей его – тот же Лигачев, например, – не могли не знать о готовящейся акции.

Такое мероприятие даже сегодня, в относительно свободные времена, не так-то легко провести. А уж в 1987 году, когда каждый шаг был жестко регламентирован и без воли ЦК и вздохнуть не позволялось…

Другое дело, что Горбачев мог сначала милостиво позволить Ельцину временно ангажировать мавзолей, а потом – пожалел.

К тому моменту отношения их здорово уже осложнились. Вопреки надеждам генсека и правой руки его, Егора Лигачева, Ельцин так и не стал проводником их идей и замыслов.

Он даже великий лигачевский почин – антиалкогольную кампанию – умудрился… ну не то чтобы просабботировать, но, по крайней мере, особого рьяна не выказал. В отличие от других регионов, в Москве не создали, например, общества трезвенников. А инициативу некоторых районов (Ждановский, Краснопресненский), где полностью запретили продажу спиртного, Ельцин хоть публично и не критиковал, но и не поддерживал.

Это, конечно, можно объяснить не трезвым его умом, а как раз обратным – с зеленым змием Борис Николаевич подружился давно. Только сути это ничуть не меняло. Такая прохладца вызывало в Политбюро раздражение.

С каждым днем отношения между первым секретарем МГК и генсеком давали все большую трещину.

Уже потом Михаил Сергеевич, с присущей ему велеречивостью, примется объяснять их зародившийся конфликт дурным ельцинским характером, его грубостью и неуправляемостью.

Отчасти он, наверное, прав. Но лишь отчасти. Потому что главная причина разрыва небожителей заключалась совсем в другом.

Два этих человека никогда не являлись антиподами. Скорее наоборот: у них было чересчур много общего, а как известно из школьного курса физики, одноименно заряженные заряды не притягиваются, а отталкиваются.

Смотрите сами: ровесники – родились в один год. Оба из деревни. У каждого – раскулачены деды. Они и жизнь свою, поступая в институт, начинали с одинаковой лжи: Ельцин утаил свое родство с репрессированными. Горбачев – приписал себе лишку трудового стажа, дабы скрыть факт нахождения на оккупированной территории.

Если проанализировать их жизненный путь, можно увидеть, что они с самого начала шли параллельными курсами, а в какой-то момент даже сравнялись: оба возглавили крупнейшие регионы, пока в 1978 году Горбачев не вырвался вперед – в ЦК.

Но это лишь внешняя, напускная схожесть. При всех своих противоречиях, при резкости домашнего тирана Ельцина и приторности подкаблучника Горбачева, две эти фигуры роднила еще одна, крайне важная особенность. Они были до беспамятства влюблены в себя.

Для них не существовало большего удовольствия, чем упиваться собственными лаврами и всенародной любовью. (Горбачев всю страну под шумок спустил, заслушавшись серенадами Буша, Тэтчер, Колля и Миттерана.)

И когда один из них (Ельцин) явно начал обходить другого (Горбачева) по степени популярности, этот самый другой снести такого унижения не мог.

Отчасти это было похоже на негласное соперничество двух кокоток, щеголяющих друг перед другом новыми нарядами и поклонниками. А теперь вообразите, что обе они приходят на роскошный прием, только первая одиноко стоит в углу, а вторая напропалую вальсирует с лучшими кавалерами и громогласно нарекается королевой бала.

Вообразили?

То-то. В лучшем случае та, которая простояла весь вечер в углу, просто прекратит разговаривать с недавней подругой. А то и вовсе – плеснет в лицо флакончиком с соляной кислотой.