Эмансипированные женщины

Глава восемнадцатая . . . . . . . . . . . . .

Около десяти часов утра Здислав, по совету Мадзи, переоделся с ног до головы в свежее белье и новый костюм. Это привело его в такое хорошее настроение, что он начал напевать хриплым голосом, заявил, что у него волчий аппетит, и велел подать на завтрак чай, яйца и ветчину.

Но когда коридорный принес еду, Здислав, морщась, выпил одно яйцо, взял было в рот кусочек ветчины, но тут же выплюнул.

— Вот видишь, — сказал он сестре, — что это за жизнь! Организм сгорает с ненормальной быстротой, а из-за плохого аппетита я не могу восполнить потерянное.

Подойдя к зеркалу, он начал рассматривать свое осунувшееся лицо, язык с желтым налетом, запекшиеся губы; затем с часами в руках проверил пульс и дыхание и, наконец, сунул под мышку термометр.

— Родненький мой, пригласи докторов, — сказала Мадзя, повиснув у него на шее. — Мне все-таки кажется, что твоя болезнь больше от мнительности.

— К черту докторов! — закричал Здислав, отталкивая сестру. — С меня хватит! Они уже выстукали и выслушали меня со всех сторон.

— Какой же тебе от этого вред?

— Они меня раздражают. Я прошел через десяток консилиумов и, когда подумаю об одиннадцатом, чувствую себя так, точно иду на эшафот. Пока они не укладывают меня на диван, — прибавил он спокойно, — и пока я не вижу их глупых физиономий, склонившихся надо мной, я еще могу обманывать себя надеждой. Но их стетоскопы, молоточки, многозначительно поднятые брови и эта ужасная деликатность сразу напоминают мне, что участь моя решена.

— Но, Здислав, ты не так уж болен. Пригласи самых лучших докторов и скажи им напрямик, что хочешь знать правду.

— Будь она проклята, их правда! Я знаю, что это такое. Каждый из них сначала говорит, что все это пустяки; потом, когда его прижмешь, признает, что ты смертельно болен; а под конец, решив, что напугал тебя, старается все превратить в шутку.

Болезненный румянец покрыл его лицо. Он заходил по комнате, сердито ворча:

— Ну, к чему мне доктора? Думаешь, у меня нет книг, думаешь, я не читал их, не знаю, что такое чахотка, и не слежу за собой? К вечеру — жар, под утро — обильный пот, отсутствие аппетита, учащенное неровное дыхание, такой же пульс, наконец, постоянная потеря в весе.

— Но ты не очень кашляешь, — прервала его Мадзя.

— Какое это имеет значение!

— И несмотря на ослабление организма, ты все еще сильный…

— Временное улучшение, после которого состояние снова ухудшится.

— Стало быть, ты не хочешь лечиться! — в отчаянии воскликнула Мадзя.

— Ну конечно же, хочу, — ответил он. — Велели мне ехать в Меран — я еду. Там меня осмотрит Таппейнер, единственный знаток чахотки, его мнение и будет для меня решающим.

Мадзя с мольбой сложила руки и, глядя на брата глазами, полными слез, попросила:

— Я поеду с тобой в Меран. Деньги у меня есть…

Здислав задумался.

— Ну что ж. После консультации с Таппейнером я выпишу тебя.

— Зачем же так? Я сейчас хочу с тобой ехать. Я…

Брат отстранил ее и крикнул, ударив себя кулаком в грудь:

— Послушай, Мадзя! Если ты дашь знать старикам или будешь навязываться, — клянусь тебе, я отравлюсь! Вот тут, в этом номере! Дайте мне хоть недельку пожить, как мне хочется!

Мадзя поняла, что придется уступить. Но ее не покидала надежда, что, может быть, брат не так тяжело болен.

— Вот увидишь, — сказала она, — выздоровеешь, сам в этом убедишься.

— Смешная ты! — ответил брат. — Думаешь, я этого не допускаю? Наука говорит мне, что у меня поражены не только легкие, но и горло и даже кишечник. Но во мне еще теплится надежда, что я могу ошибаться, что есть хоть тысячная доля вероятия в том, что я не только поправлюсь, но и смогу работать…

— Ах, если бы ты всегда так говорил! — воскликнула Мадзя, бросаясь ему на шею. — Но ты меня вызовешь сразу же после приезда в Меран?

— Сразу же после консультации с Таппейнером.

— И я всегда-всегда буду с тобой?

— До гроба, — ответил Здислав, целуя ее в лоб. — А если убежишь, я брошусь за тобой в погоню. Я вижу, ты одна только можешь ухаживать за мной, но, пожалуйста… не упрямься!

— Ну, хорошо, поезжай в Меран! — решительно сказала Мадзя.

— Погоди, потерпи немного! Дай же мне отдохнуть несколько дней.

Они оба рассмеялись.

— Ах ты, ипохондрик, — пожурила Мадзя брата.

— Может быть, это действительно ипохондрия.

— Знаешь, если ты в самом деле так богат, возьми извозчика и покатаемся часок-другой на свежем воздухе…

— Ну какой у вас тут воздух! — отмахнулся он. — Вот в горах я подышу воздухом, а здесь лучше уж подождать этого… чудака. Первый раз в жизни вижу математика, который с таким спокойствием утверждает, что верит в бессмертие души.

— Он действительно верит, и, надо думать, у него есть доказательства.

— Счастливец! — вздохнул Здислав.

В полдень в гостиницу явился Дембицкий в праздничном наряде. На нем был коричневый сюртук, который жал в плечах, белый пикейный жилет, который топорщился спереди, и светло-серые брюки с небольшим пятном пониже правого колена. В одной руке старик держал шляпу и трость, в другой — летнее пальто, рукав которого волочился по полу.