Эмфирио

Без устали гнались чудища за изгнанником, выслеживали неусыпно. В седловине Сговора, что за горами Маул, Эмфирио предстал перед ордой. И воззвал он к чудищам, воздев волшебную скрижаль, воззвал голосом, глаголющим истину, жгущим сердца людей: «Узрите! Заклинаю вас волшебной скрижалью истины! Вы — чудища. Я — человек. Каждый из нас одинок. Каждый полон надежд на рассвете и устает, когда приходит ночь. И вам, и мне жизнь причиняет боль — и вам, и мне знакомо облегчение. Зачем же одному быть победителем, другому — жертвой? Мы не уживемся. Не утолится алчность захребетников плодами праведных трудов! Смиритесь с неизбежностью! Внемлите моим словам — или познайте горечь поражения. А тогда — горе, горе вам, ибо никогда больше не ступят ваши ужасные ноги на темный песок Зигеля!»

Чудища не могли не поверить Эмфирио, глаголавшему волшебную истину, и оробели. И начертало главное чудище мерцающим лучом такие слова: «Эмфирио! Вернись с нами на Зигель и повтори свою речь в Катадемноне, ибо оттуда исходит сила, принуждающая нас творить великое зло!»»

Так кончался уцелевший отрывок сказания. Блез Фодо медленно опустил манускрипт на верстак. Глаза его смотрели в пустоту, губы задумчиво сложились розовым бутоном: «Да... надо же!» Передернув плечами, председатель гильдии нервно поправил на себе камзол: «Поразительно, сколько поэзии в древних легендах! Тем не менее, мы вынуждены вернуться к прозе жизни. Вы искусный мастер, ваши панели превосходны. У вас талантливый сын, ему предстоит плодотворная карьера. Зачем тратить драгоценное рабочее время на переписывание старых сказок? Ваше увлечение может стать опасной одержимостью! Опасной потому, — подчеркнул Фодо, — что она ведет к нарушению правил. Взгляните на вещи трезво, иж Тарвок!»

Амианте пожал плечами, отодвинул пергамент и чернила: «Возможно, вы правы». Он взял стамеску и принялся заканчивать резьбу.

Но Блез Фодо не удовлетворялся полумерами. Еще полчаса он расхаживал между верстаками, обращаясь то к спине Гила, то к спине Амианте. Продолжая обсуждение проступка Амианте, он укорял мастера за то, что тот позволил страсти к коллекционированию возобладать над предусмотрительностью и побудить его к незаконному дублированию. Гилу тоже пришлось выслушать нравоучения. Председатель гильдии призывал его к трудолюбию, благочестию и смирению: «Дорога жизни давно проторена. Лучшие, умнейшие люди установили на ней указатели, навели мосты, повесили предупреждающие знаки. Только упрямец, только самонадеянный невежда кидается от обочины к обочине в поиске новых, неизведанных путей. Тебе помогают ориентироваться социальные работники — агент Собеса, делегат гильдии, прыгун-вожатый. Бери с них пример, выполняй их указания — и ты найдешь в жизни покой и удовлетворение».

Наконец глава гильдии резчиков по дереву удалился. Как только за ним закрылась дверь, Амианте отложил стамеску и вернулся к копированию. Гил помалкивал, хотя на сердце у него было тяжело, а горло то и дело сжималось тошнотворным предчувствием. Через некоторое время он отправился на площадь, чтобы купить еды, и нежданно-негаданно столкнулся с Эльфредом Коболом, совершавшим очередной обход квартала.

Агент Собеса остановил Гила повелительно-испытующим взглядом: «Что нашло на Амианте? Почему он ведет себя, как последний хаотист?»

«Не знаю, — отвечал Гил. — Но он не хаотист. Он хороший человек».

«И я так думаю, поэтому и беспокоюсь. Нарушение правил не пойдет ему на пользу, и тебе тоже следовало бы это понимать».

В глубине души Гил считал, что Амианте чуточку рехнулся, но ни в коем случае не подозревал отца в намерении нанести кому-нибудь ущерб. Он воздержался, однако, от обсуждения своей точки зрения с Эльфредом Коболом.

«Твой отец, к сожалению, рассеян и забывчив, а это приводит к пагубной неосторожности, — продолжал Эльфред. — Ты, по существу, надежный парень. Ты должен ему помочь. Береги отца, предостерегай его! Возня с несбыточными мечтами и подстрекательскими трактатами только приблизит к красной черте стрелку его штрафного счетчика».

Гил нахмурился: «То есть «повысит потенциал»?»

«Да. Знаешь, что это значит?»

Гил отрицательно помотал головой.

«Ну что ж. Понимаешь ли, в главном управлении службы соцобеспечения стоят шкафы с ящичками, а в ящичках — железные сердечники, вставленные между контактами индикаторов. Их называют штрафными счетчиками. На каждого иждивенца заведен счетчик — в том числе на меня, на Амианте и на тебя. Как правило, сердечники лежат и лежат себе, и ничего с ними не делается. Некоторые сердечники намагничивают. После каждого проступка или отклонения от правил сердечнику нарушителя сообщается магнитный заряд, точно отмеренный пропорционально серьезности нарушения. Если провинившийся берется за ум и больше не нарушает правила, заряд постепенно рассеивается и исчезает. Но если обнаруживаются повторные нарушения, заряд накапливается. В конце концов, когда стрелка счетчика доходит до красной черты, подается сигнал, и рецидивиста отправляют на реабилитацию».