Эмфирио

Гил вскочил на ноги, подбежал к двери и погнался за агентами, уже садившимися в темный пятиколесный автофургон. Амианте выглянул из полуоткрытого окна — на его лице, диковатом и напряженном, была заметна, тем не менее, некая бледная безмятежность: «Подай жалобу мэру! Потребуй, чтобы он обеспечил выполнение Хартии!»

«Да, да! Но разве он осмелится?»

«Не знаю. Сделай все, что можешь».

Агент грубо оттолкнул Гила, пытавшегося задержать фургон. Машина отъехала. Гил стоял, глядя вслед, пока она не исчезла за поворотом. Затем, игнорируя откровенное любопытство собравшихся соседей и знакомых, Гил поспешно вернулся в мастерскую.

Засунув Хартию в папку, он схватил деньги с полки в шкафу, выбежал на улицу с папкой в руках и направился к станции Обертренда на углу Ондл-сквера.

Лихорадочные расспросы позволили ему, наконец, обнаружить мэра, троюродного брата матери Флориэля, в трактире гостиницы «Погасшая звезда». Как и ожидал Гил, мэр слыхом не слыхивал о древней Хартии. Близоруко прищурившись, он просмотрел предъявленный документ без всякого интереса. Когда Гил объяснил ему обстоятельства ареста отца и попросил вступиться, мэр решительно отказался: «Совершенно очевидный случай дублирования, насколько я понимаю. Дублирование запрещено по вполне основательным, общеизвестным причинам. Твой отец, по-видимому, возомнил о себе невесть что, если осмелился нарушить одно из важнейших правил».

Гил заглянул еще раз в безразличное лицо городского головы, яростно развернулся на месте и побрел по пасмурным вечерним улицам обратно к Ондл-скверу.

Снова оказавшись в мастерской, он неподвижно просидел несколько часов, пока сгущались буроватые сумерки, постепенно сменившиеся мраком ночи.

Наконец Гил поднялся в спальню и забрался в постель, но долго лежал с открытыми глазами, уставившись в пустоту. От одной мысли о том, что делали с его отцом, у него все сжималось внутри.

«Наивный фантазер! — думал Гил. — Поверил в магию слов, в сочетание закорючек на старом обрывке бумаги!»

Мало-помалу, однако, по мере того, как тянулась бессонная ночь, Гил стал сомневаться в правильности своего представления об отце. Вспоминая все, чем Амианте занимался на протяжении последних дней, Гил начал подозревать, что Амианте полностью сознавал угрожавшую ему опасность и принес себя в жертву потому, что не мог иначе.

«Безнадежный храбрец, — думал Гил, — неприкаянный мученик...»

Амианте привезли домой через полторы недели. Он потерял вес, казался растерянным и вялым. Войдя в мастерскую, он сразу подошел к скамье и сел, будто боялся, что ноги его не удержат.

«Папа! — хрипло сказал Гил. — Ты в порядке?»

Амианте кивнул — медленно, с трудом: «Да. Насколько можно... ожидать».

«Что... что с тобой сделали?»

Амианте вздохнул: «Не знаю». Он повернулся, чтобы взглянуть на незаконченную панель, приподнял стамеску, неуклюже пощупал ее непослушными пальцами: «Даже не помню, за что меня забрали».

«За то, что ты напечатал плакаты!»

«Ах да. Теперь припоминаю. Я им что-то прочитал. Что это было?»

«Вот это! — закричал Гил, изо всех сил пытаясь скрыть отчаяние. — Великую Хартию! Ты не помнишь?»

Амианте взял брошюру без особого интереса, повертел ее в руках, вернул сыну: «По-моему, я устал. Не могу читать».

Гил взял его за руку: «Пойдем наверх, приляжешь. Я приготовлю ужин, и мы поговорим».

«Я не голоден».

За окном послышались быстрые бодрые шаги, в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в мастерскую заскочил Найон Бохарт — в зеленом полуцилиндре с узким козырьком, в зеленом костюме, в черных с желтыми узорами сапогах. Увидев Амианте, он замер, после чего медленно подошел на пару шагов, скорбно покачивая головой: «Реабилитация, значит... Я так и думал». Он разглядывал Амианте сверху вниз, как восковую куклу: «Они не постеснялись, должен сказать».

Гил медленно выпрямился, повернулся лицом к Бохарту: «Все это из-за тебя!»

Бохарт окаменел от возмущения: «Да ты что, в самом деле? Нашел на кого ополчиться! Не я придумал правила Собеса, не я сочинял Хартию. С меня взятки гладки».

«Взятки гладки», — тихонько повторил Амианте, как ребенок, разучивающий слова.

Гил отвернулся, скептически хмыкнул: «Так что тебе здесь нужно?»

«Я пришел обсудить выборы».

«Нечего тут обсуждать. Меня это не касается».

Губы Амианте шевелились — по-видимому, он продолжал повторять все, что слышал.

Бохарт бросил великолепный головной убор на скамью: «Послушай, Гил! Ты подавлен, расстроен — понятное дело. Но обвинения следует предъявлять тем, кто их заслужил».

«И кто же их заслужил?»

Найон Бохарт пожал плечами: «Трудно сказать». Взглянув в окно, он сделал быстрое движение в сторону двери, будто собираясь сорваться с места, но удержался. «Помяни черта...», — пробормотал Найон.

Вошли четверо. Из них Гилу был знаком только один — Шьют Кобол.

Шьют сухо кивнул Гилу, мельком покосился на Бохарта и мрачно воззрился на Амианте: «Значит, так. В качестве реабилитированного вы имеете право на услуги личного консультанта. Перед вами Зюрих Кобол. Он поможет вам начать новое, социально здоровое существование».