Эмигрант

Питер Бир задумчиво смотрел, как мистер Уан эмоционально размахивал руками, возмущаясь на жизнь. От того идеального образа не осталось ни следа. Герой всей кампании- обычный человек, у которого больше недостатков, чем достоинств. Рядом с таким попутчиком Питеру не было страшно. Он чувствовал, что может легко с ним разговаривать: любое слово, сказанное из его уст, с мистером Уаном будет обретать смысл, ведь оно такое же жалкое, как и личность эмоционального пассажира в светлом пальто.

— Завидую вам, — Питер уперся щекой на холодное стекло, за которым мелькали пейзажи густого леса.

— Как я устал от этих слов! — мистер Уан снял пальто и сел напротив героя.

— Вы можете бегать…

— А ты нет? — озлобленно произнес попутчик. — Разве мы чем-то отличаемся? Ты инвалид, раненный, безногий? У тебя разве нет ног? Что тебе, черт подери, мешает убежать? Общество? Что тебя с ним связывает? Деньги? Любовь? Коллеги? Брось! Все это ерунда! Полнейшая ерунда! Что тебя держит?

Питер всматривался в черные кожаные перчатки мистера Уана, затем в его глаза, наполненные ненавистью и самолюбием.

— Вы, — сказал он, бездушно уперев голову о руку.

Мистер Уан на секунду опешил. Такой ответ его явно смутил. Он прищурился и презренно фыркнул.

— Идиот! Такие слова говорить… Да ты просто идиот! Ты связываешь себя с человеком, который скоро исчезнет навсегда! Какого черта ты вообще обо мне думаешь? Нас ничего не связывает! Ты жалок!

— Да, — на лице Питера ничего не дрогнуло. Он все так же сонно наблюдал за эмоциями пассажира. — Я жалок. Меня давно бесила эта кампания. Год назад я и вовсе подумывал уволится и почти сделал это, но меня что-то остановило. То ли моя слабость, то ли моя трусость, то ли мое воображение о лучшей жизни, то ли общество, то ли все вместе. Да и, уволься я, куда бы подался? Изменился бы? Думаю, нет. Я так бы и остался трусом. Жалким трусом, не имеющим смелости даже заговорить с незнакомцем. Про меня забудут. От меня ничего не останется. Мне некому что-либо отдавать.

Мистер Уан уставился в окно. Белые и тусклые лучи солнца, прорывающиеся сквозь тучи, отражались на его снежной коже. Неприступные черты лица, хмурый взгляд. Он был холстом, на котором проносились пейзажи окружающего мира. Из него ничего не исходило. Он губка, которая впитывает все в себя. И Питер точно такой же, только все в нем преувеличено в несколько раз: невзрачность, способность «впитывать» в себя окружающий мир, не имея своего внутреннего, жить чужим, но не своим, отсутствие способности ходить по почве своей же души. В отличие от мистера Уана у Питера Бира даже отрицательных сторон нет. Он ничего не имеет. Ни цели, ни смысла, ни жизнь. Существующий комок философский тем- и только.

— Был не прав, — четко проговорил мистер Уан. — Ты безнадежен. Тебе и существовать не стоит. Хотя, что ты есть, что тебя нет- разницы не меняет. Никто тебя не видит. Факт твоего существования- это паспорт, да и то не слишком существенный. Так смысл тебе быть?

— Меня и так нет. Исчезнуть я не могу, — Питер лег на кровать, свесив ноги на пол. — Хотел бы я найти покой, но его никак нет.

— Чтобы хотеть покой, надо пережить шторм. Ты что-то чувствуешь?

— Жалость к себе.

— Именно поэтому ты никогда не воскреснешь.

Малый поселок медленно возник за окном. Здесь поезд сделал остановку. Выходить в такой холод никому не хотелось, поэтому на перроне было пусто. Вдоль железной дороги тянулась тонкая тропинка, вся в грязи и лужах. И по ней, ковыляя, шла старушка, несшая на себе грязный серый мешок. Ее сгорбленное, старое тело кое-как справлялось с тяготами физического труда. Из поезда было видно, как дрожали руки пожилой женщины, и весь ее облик наводил тоску и одиночество. Все такое грязное, старое, испорченное, что невольно задумываешься о благосостоянии не столько мира, сколько своей души. Старушку преследовал чахлый деревянный забор, некоторые зубчики которого уже отпали. Да и что этому забору охранять? Заросший огород, полуразрушенный дом и полуживую старуху? Пенсионерка свернула на широкую проселочную дорогу, по которой, не объезжая кочек, мчался старенький грузовичок. Водитель, подъехав к бабушке, вышел из машины, снял с нее мешок и кинул в кузов своего автомобиля. Что-то сказав старухе, он усадил ее на пассажирское сидение и поехал в обратную сторону. И улица, как только грузовик свернул за угол, мигом опустела, а тропинка, на которой еще остались следы старухи, сразу наполнилась дивным очарованием бедных поселений. Черная грязь не мешала опадать бурым листьям на ее серые лужи, в которых отражались плаксивые тучи. Да и чахлый деревянный забор как-то сразу возымел свое уникальное место на этом печальном пейзаже. После дождя бывает грустно, но здесь вместо тоски хочется задуматься о чем-то своем, непонятном, вечном.