Эмигрант с Анзоры

Но и в настоящей старости квиринцы красивы, даже лучше, чем в молодости, наверное. Стройная, худощавая сильная фигура, седина лишь прибавляет благородства, а в глазах – усталая, покойная мудрость. Таким был и старый пилот, стоящий передо мной. Через плечо у него висела гитара в чехле.

– Акман, – Ирна обняла его, – Господи, сколько же я тебя не видела! Садись скорее! Гер, где ты откопал это чудо? Это же рак-отшельник.

Она стала разливать мужчинам кофе. Акман снял гитару с плеча и прислонил ее к стулу. Пес шмыгнул под стол.

– Этот рак и в самом деле стал отшельником, – сказал Геррин, – поселился, представь себе, в лесу... своими руками построил что-то типа хижины. В общем, дикарь.

– Тогда тебе для полного антуража надо было бы переселиться, к примеру, на Скабиак, – заметила Ирна. Акман покачал головой.

– Привык к Квирину.

Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня.

– Ты изменился... Ландзо. Чем занимаешься?

– Он стал ско, – с гордостью сказала Ирна. Акман улыбнулся.

– Кто бы мог подумать...

Мы пили кофе, и Геррин рассказывал об очередном проекте их лаборатории. Акман все больше помалкивал, и я тоже. Мне хотелось спросить, откуда они, собственно, знакомы. Но как-то не представилось случая. Наконец Ирна сказала.

– Ну, раз уж ты с гитарой...

Акман с готовностью взялся за инструмент.

– Что спеть?

– Что-нибудь новенькое, – прищурилась Ирна. Акман кивнул, подумал и сказал.

– Недавно вот сочинил...

И он запел, перебирая струны.

День ото дня

Все бессмысленней мы живем.

Который виток совершает моя судьба.

Когда надоест писать стихи ни о чем,

Тогда я пойму, что жизнь – это просто борьба.

Тогда, может быть, я пойму, что жизнь – борьба

Борьба за место под солнцем и за успех,

За деньги, за хлеб, за удачу и за любовь.

И в ней победит тот, кто пройдет дальше всех

По судьбам друзей и по трупам врагов.

Тот, кто пройдет по трупам друзей и врагов.

Я вздрогнул. Мне стало как-то не по себе... Не знаю даже, почему. Может, потому что это я – лишь в последний миг остановился, чтобы не пройти по судьбам... да что уж там – по трупам друзей.

А ты не сумел,

Оказался неловок и слаб.

И вот ни любви, ни ветра твоим парусам.

Но вот ты стоишь -

Не воин, не царь и не раб.

И песню поешь,

Которую выдумал сам.

И песню с собой берешь, что придумал сам.

Акман доиграл концовку. Ирна, внимательно слушавшая, вздохнула и сказала.

– Что-то ты странно... непонятная какая-то философия. Разве жизнь – не борьба?

– Смотря в каком смысле, – буркнул Акман.

– Мне кажется, я понимаю, – сказал Геррин. Я опустил глаза.

– Самое бессмысленное, – заметил Геррин, – это просить поэта объяснить его стихи. Он уже все в них сказал! Если ты не понял – это твои проблемы.

– Золотые слова, – подтвердил Акман. Ирна коснулась его рукава.

– А теперь давай-ка сыграй нашу любимую...

И они запели хором все втроем, три старика, подсевшими, но еще красивыми голосами. Я слышал эту песню – старая, модная полвека назад, но не знал, разумеется, слов.

Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?

Стиснутые ветрами семеро у костра.

Кто-то включил приемник, кто-то поверх голов

Вглядывался в проемы глухонемых стволов.

Интересно, что было связано у них с этой музыкой? Я вглядывался в глаза Ирны... Геррина... пилота. Многое связано. Мне никогда этого не узнать, даже если расскажут – просто не понять. Каждый проживает свою жизнь. И я никому не могу рассказать о том, что было со мной.

Наверное, так и должно быть. Но кажется, что все равно есть кто-то, кто знает обо мне все. Знает, и помнит... и, наверное, любит меня. Пусть я и не встречу этого кого-то – просто знать, что он есть...

Это слишком глубоко, чтобы можно было об этом сказать словами.

Теплый июльский вечер, нежная голубизна.

Добрая и беспечная, выгляни из окна.

В небе поймай глазами блик моего костра.

Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?

Вскоре позвонили из лаборатории, и Геррин с Ирной вступили в какую-то малопонятную и ожесточенную дискуссию. Акман сказал «Пойду, посмотрю, как там у вас в саду». Я, подумав, двинулся за ним.

Мы подошли к фонтану. Пилот с какой-то странной нежностью рассматривал и поглаживал растения – твердые темно-зеленые листья аскара, нежнейшие лепестки тимской розы, вьющееся кружево традесканции...

– Рассадили они кусты-то, – сказал он себе под нос, – ну и правильно... А что-то хибис в этом году не цветет, что ли?

Услышав мои шаги, Акман обернулся.

– А, Ландзо... Ну и как ты летаешь?

– Хорошо, – я пожал плечами.

– Нравится? Не женился еще?

– Нет пока.

– Ты... найди себе кого-нибудь, – сказал Акман, – а то, знаешь... когда-нибудь все равно перестанешь летать. И тогда...

Я кивнул.