Эмигрант с Анзоры

Пес смущенно наклонил голову, но не ушел. Я незаметно сунул ему кусочек печенья.

— Да, побывал, — признался неохотно, — ничего хорошего там нет.

— Вот и я так думаю, — согласилась Ирна, — ну что, досталось там тебе?

— Да уж, — я кивнул, — на полную катушку. Только и я дураком оказался. Еле выбрался.

— Больше не полетишь туда?

Я подумал.

— Только если пошлют.

— Ну да, ты у нас ско, прикажут, и пойдешь, деваться некуда. Но хоть ностальгия прошла?

— Не знаю, Ирна… не знаю, трудно сказать.

Я задумался. В самом деле… я не хочу больше на Анзору. Ни совсем переселяться, ни даже в гости — хватит, налетался. Но… вот как вспомнишь тропинку эту в лесу, или серые корпуса зданий — так снова защемит. Нет, это неизлечимо. И любого лервенца я все же понимаю лучше, чем квиринца. И это, наверное, останется до конца жизни. Эта боль не проходит. Ну что же, это не самое страшное, это можно перетерпеть.

В коридоре вдруг послышался шум, пес выскочил из-под стола, глухо гавкнул и побежал навстречу входящим. Ирна сказала «а, это, наверное, Гер», и встала, но на лице ее возникло некоторое удивление… И действительно, в комнату вошел Геррин, а за ним еще какой-то высокий старик… смутно знакомый. Геррин сразу же облапил меня, поприветствовал, а я пытался вспомнить, где же я видел этого человека. Освободившись от объятий Геррина, я протянул ему руку.

— Ара… Я Ланс Энгиро.

— Ара… подожди-подожди, — прищурившись, старик посмотрел на меня, — у тебя же другое имя было… странное такое.

— Ландзо.

— Да! А я Акман, помнишь?

Вот теперь я вспомнил. Однако память у пилота отнюдь не стариковская, столько лет хранить мое лицо, и узнать теперь, а ведь я здорово изменился…

Старики на Квирине удивительно красивые. Это странно звучит, но факт. Правда, старость, собственно, и не проявляется во внешности так, как, например, на Анзоре. Вот Ирне с Геррином уже под девяносто, а у нас им дали бы ну пятьдесят. Так же и Акман, хотя я не знаю, сколько ему лет.

Но все равно видно как-то, что человек пожилой. Стройная, худощавая сильная фигура, а в глазах — усталая, покойная мудрость. Таким был и старый пилот, стоящий передо мной. Через плечо у него висела гитара в чехле.

— Акман. — Ирна обняла его. — Господи, сколько же я тебя не видела! Садись скорее! Гер, где ты откопал это чудо? Это же рак-отшельник.

Она стала разливать мужчинам кофе. Акман снял гитару с плеча и прислонил ее к стулу. Пес шмыгнул под стол.

— Этот рак и в самом деле стал отшельником, — сказал Геррин, — поселился, представь себе, в лесу… своими руками построил что-то типа хижины. В общем, дикарь.

— Тогда тебе для полного антуража надо было бы переселиться, к примеру, на Скабиак, — заметила Ирна. Акман покачал головой.

— Привык к Квирину.

Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня.

— Ты изменился… Ландзо. Чем занимаешься?

— Он стал ско, — с гордостью сказала Ирна. Акман улыбнулся.

— Кто бы мог подумать…

Мы пили кофе, и Геррин рассказывал об очередном проекте их лаборатории. Акман все больше помалкивал, и я тоже. Мне хотелось спросить, откуда они, собственно, знакомы. Но как-то не представилось случая. Наконец Ирна сказала.

— Ну, раз уж ты с гитарой…

Акман с готовностью взялся за инструмент.

— Что спеть?

— Что-нибудь новенькое, — прищурилась Ирна. Акман кивнул, подумал и сказал.

— Недавно вот сочинил…

И он запел, перебирая струны.

День ото дня
Все бессмысленней мы живем.
Который виток совершает моя судьба.
Когда надоест писать стихи ни о чем,
Тогда я пойму, что жизнь — это просто борьба.
Тогда, может быть, я пойму, что жизнь — борьба
Борьба за место под солнцем и за успех,
За деньги, за хлеб, за удачу и за любовь.
И в ней победит тот, кто пройдет дальше всех
По судьбам друзей и по трупам врагов.
Тот, кто пройдет по трупам друзей и врагов.

Я вздрогнул. Мне стало как-то не по себе… Не знаю даже, почему. Может, потому что это я — лишь в последний миг остановился, чтобы не пройти по судьбам… да что уж там — по трупам друзей.

А ты не сумел,
Оказался неловок и слаб.
И вот ни любви, ни ветра твоим парусам.
Но вот ты стоишь —
Не воин, не царь и не раб.
И песню поешь,
Которую выдумал сам.
И песню с собой берешь, что придумал сам.

Акман доиграл концовку. Ирна, внимательно слушавшая, вздохнула и сказала.

— Что-то ты странно… непонятная какая-то философия. Разве жизнь — не борьба?

— Смотря в каком смысле, — буркнул Акман.

— Мне кажется, я понимаю, — сказал Геррин. Я опустил глаза.