Эмигранты (СИ)

— Ничего, вот закончу гимназию и буду работать, тогда легче станет. Ну ты садись, садись. Мама на работе, папа куда-то ушел, а братишка на улице.

Она подвинула табуретки к столу, достала учебники. Заданные на завтра уроки показались Леониду на редкость легкими и его удивило, что они так быстро с ними покончили.

— Не устал? — спросила Леокадия.

— Нет, что ты! — Леонид ощущал какое-то необычайно радостное чувство, испытываемое впервые в жизни, от того, что рядом была милая, большеглазая девушка. — А ты не устала?

— Нет. Тогда, давай, займемся прохождением старого.

Они долго сидели за стареньким колченогим столиком, склоняясь над учебниками. Временами волосы девушки касались щеки Леонида, он старался не шевельнуться, что бы подольше продлить это прикосновение. А Леокадия старательно объясняла то, что до этого казалось Леониду таким трудным и теперь неожиданно становилось понятным.

— Ну, на сегодня хватит, — сказала Леокадия. — А сейчас будем пить чай. Только у нас ничего вкусного к чаю нет.

— Нет, спасибо, я не хочу. — Но и уходить Леониду очень не хотелось.

Леокадия ушла за перегородку, загремела чайником, вышла через несколько минут принесла кипяток. Она налила в кружки чай и поставила тарелку с какими-то блинчатыми пирожками.

— Ты, наверно, еще не ел тянбины с туфой? — спросила она. — Тянбины это блины из кукурузной муки, их напротив, в харчовке, жарят, а туфа — это творог из соевого молока. Вот мама и придумала делать блинчатые пирожки. Они очень дешевые получаются. Ты ешь, ешь, они вкусные!

Леонид взял пирожок. Действительно, он был съедобен. Но вкус был какой-то незнакомый, ни с чем не сравнимый. И вдруг ему стало мучительно жаль Леокадию, подумалось, что она, наверняка, часто бывает голодной, если вынуждена есть вот эти китайские блины и творог из бобового молока, которые едят только самые бедные китайцы. Какой-то особенно унылой показалась эта китайская фанза. Он знал, что многие русские живут очень бедно, но никогда не предполагал, что эта бедность может достигнуть таких ужасающих размеров.

— Мы вот уже три года живем в этой квартире (слово «квартира» в отношении этой убогой лачуги звучало нелепо), — как бы отвечая на мысли Леонида, сказала Леокадия. — Папа никак не может устроиться на постоянную работу, а мама работает санитаркой в больнице. А папа говорит, что жене полковника неприлично работать санитаркой. Я самая старшая в семье, я еще помню как мы в России жили. А братья учатся — один в Русском доме, а другой в лицее святого Николая. Папа тоже не хотел его туда отдавать, говорил, что из него католика сделают, а мама настояла, все же братишки там сыты и одеты. А самый младший на будущий год тоже в школу пойдет, может удастся и его в Русский дом устроить.

Леонид часто видел на улицах Харбина мальчиков в матросской форме. На всех очередных панихидах и молебнах воспитанники Русского дома обязательно присутствовали и приходили строем во главе с директором Подольским, носившим форму морского офицера. Русский дом существовал, в основном, на пожертвования и маленькие матросики с кружкой на груди и щитком с бантиками ходили по улицам, останавливали прохожих и когда в кружку падали медяки, прикалывали жертвователю бантик и четко козыряли.

— Мы как приехали в Харбин, — продолжала Леокадия, — сначала сносно жили, вещи продавали, в ломбард закладывали. А потом и закладывать нечего стало! — Она горько усмехнулась, движением головы откинула прядь со лба. — Если бы ты знал, как мне надоела эта нищета, экономия на каждой копейке! У меня вся надежна на то, что мне удастся устроится на работу после окончания гимназии!

— А куда ты думаешь пойти работать? — тихо спросил Леонид.

— Господи, да куда угодно, лишь бы деньги платили, — воскликнула она.

— Но не пойдешь же ты кельнершей работать!

— А может и кельнершей! От такой нищеты куда угодно пойдешь! — В голосе ее прозвучали слезы. — Нет, постараюсь устроиться бонной, все же я прилично английский знаю. Да что это я разболталась, — словно спохватившись, что сказала лишнее, смущенно сказала она. — Ты не обращай внимания. И прошу тебя — никому не говори, что мы так плохо живем. Я и подруг то к себе никогда не зову.

— А почему меня позвала? — глянул ей в глаза Леонид.

— А я верю, что ты никому не расскажешь, — ответила она, смотря на него пристально и доверчиво. — Я же знаю, что ты с мамой тоже живешь бедно. А те, кто живут богато, только осудят. А тебе я просто хочу помочь по товарищески! Неужели ты хочешь остаться на второй год? Подумай, как тяжело твоей маме работать одной!

— Нет, я обязательно закончу гимназию в этом году, — воскликнул Леонид. — А ты будешь мне помогать?

— Буду. Конечно буду, если взялась. Ты зови меня просто Ликой. Хорошо?

Они вышли на улицу. Было уже темно, далеко, в конце улицы, зажгли фонари, а этот квартал тонул во мраке — бедные китайцы могли обходиться ночью без уличного освещения.

— Как у вас тут темно. Ночью, наверно, страшно ходить, — сказал Леонид.