Корреспондент журнала «Огонек» сообщала в Москву:
«Свой первый концерт в Нью-Йорке советский пианист Эмиль Гилельс давал в Карнеги-холле с Филадельфийским оркестром под управлением Евгения [Юджина] Орманди. Этим концертом открывался нью-йоркский сезон 1955/56 годов.
У входа в концертный зал… каждого прибывающего встречали вопросом: „Нет ли лишнего билета?“
Билеты на все концерты Гилельса были проданы еще до того, как советский пианист прибыл в Соединенные Штаты.
Среди людей, переполнивших зал, было немало профессиональных музыкантов.
На эстраде появился Эмиль Гилельс. Партер вежливо молчал. Аплодировала главным образом галерка. Впрочем, завсегдатаи Карнеги-холла не щедры на авансы. Но вот прозвучали последние аккорды концерта, несколько секунд в зале стояла тишина, а потом люди бросились к эстраде.
Четвертый, пятый и шестой раз советский пианист выходит на эстраду, а зал продолжает греметь аплодисментами. Нарушая старую традицию Карнеги-холла, где не приняты выступления на бис (откуда такие сведения? —
Лишь когда в зале вторично погасили свет, а служащие начали выносить пюпитры, публика направилась к выходам.
Я пошла за кулисы, но на лестнице, ведущей в артистическую, уже толпилась большая очередь: всем хотелось пожать руку советскому пианисту, высказать ему свою признательность. Мне так и не удалось протиснуться к Гилельсу. Он был окружен стеной людей, которые просили автографы, пожимали ему руку, обнимали его…»
Назавтра в газетах словно старались перекричать друг друга потерявшие равновесие музыкальные обозреватели. Они удостоверяли: никто не имел в Америке такого успеха со дня первых выступлений Горовица и Артура Рубинштейна; в этом же контексте вспоминалось имя и Яши Хейфеца.
Спустя много лет в Музыкальном словаре Гроува нью-йоркский дебют Гилельса отмечен как «сенсационный». Эти определения — сенсационный, триумфальный — произносились сразу же, по горячим следам дебюта, а в те годы они не употреблялись всуе.
Журналисты осаждали Орманди, желая знать его мнение о Гилельсе; он ответил: «Гилельс — один из величайших пианистов, которых мне когда-либо приходилось слышать и на концертах которых мне приходилось дирижировать».
Гилельс немедленно возвращается в Филадельфию: ему предстоит дважды сыграть с Орманди Третий концерт Рахманинова. В знакомом читателю блокноте (в дальнейшем так и буду называть его) появляется запись:
«
Миссис Кертис очень волнуется, спрашивает у Орманди, чем нас угощать, не католик ли Гилельс и вообще, что он любит.
Днем в Музыкальной Академии Миля играл Третий [концерт] Рахманинова с Филадельфийским оркестром, с Орманди. Играл замечательно! Большой успех. Крики. Толпа на улице; полицейский, перекрывший движение, не растерялся — взял автограф у Гилельса».
Еще строчки из блокнота: «Потрясенная, восторженная публика слушала его, не стесняясь слез… Третий концерт Рахманинова — Орманди, Гилельс, Филадельфийский оркестр… Взволнованная огромная лавина людей после концерта; рядом с Гилельсом заплаканная Ирина Сергеевна [Рахманинова], нежно обнимающая Гилельса бледная Сатина, которой трудно было говорить».
Теперь — опять в Нью-Йорк, где на очереди — через два дня — ответственнейший первый
Спустя почти полвека после начала гилельсовских гастролей в Америке замечательный английский музыкальный писатель Норман Лебрехт в одной из своих книг вспомнил: «Концерты Эмиля Гилельса в Филадельфии собрали невиданное число слушателей, а на его дебют в Карнеги-холле приехали все пианисты, способные добраться до Нью-Йорка».
Но прежде я должен поведать историю, имеющую поистине символическое значение.
Начну издалека.