Эмиль Золя

Несмотря на то что Золя был агностиком, ему нравилось окружать себя предметами культа. Укрывшись среди всего этого безобразного и дорогостоящего хлама, он, человек науки, чувствовал, что подпадает под непреодолимое очарование порицаемого им благочестия. Называя себя материалистом, не переставал прислушиваться к шепоту запредельного. Мысль о смерти неотступно преследовала его в грезах наяву. Подумать только, академики именуют себя «бессмертными»! Какая дерзость, какая самоуверенность!

Случившаяся в это самое время кончина Эмиля Ожье еще больше расшевелила академические притязания Золя. На освободившееся кресло претендовали тринадцать писателей, как же было не использовать случай! Первого мая 1890 года, после семи туров голосования, в ходе которого Эмиль ни разу не набирал больше четырех голосов, выборы были отложены. Не одержал победы не только Золя – вообще ни один из кандидатов не получил абсолютного большинства голосов. В следующий раз, 11 декабря, Золя снова не добился успеха, и вожделенное кресло занял Шарль Фрейсине.

Повторяющиеся неудачи не способны были поколебать его решимость. Как бы там ни было, он станет выставлять свою кандидатуру столько раз, сколько потребуется, чтобы во имя торжествующего натурализма заставить распахнуться перед ним двери величественной ассамблеи.

На счастье Золя, вскоре освободилось еще одно кресло. «Смерть Фейе даст мне возможность снова выставить свою кандидатуру в Академию, но и на этот раз у меня нет никакой надежды»,[208] – пишет Золя Полю Алексису. Обоснованное подозрение: на этот раз в беспощадном состязании его победил Пьер Лоти. Зато – словно бы в вознаграждение и утешение за понесенную от академиков обиду – Золя избирают председателем Общества литераторов. И он видит в этом знак, побуждающий к продолжению: надо все-таки добиться официального признания! Стоять на своем, пока не сделают «бессмертным»! Однако, несмотря на такое упорство во всем, что касалось Академии, и несмотря на уговоры группы молодежи, Золя отказывается выдвинуть свою кандидатуру на пост депутата. «Депутатский мандат – одна из самых тяжелых вещей, какие мне известны, если не хочешь быть депутатом-бездельником, – пишет он Ноэлю Клеман-Жанену. – И поскольку я человек совестливый и трудолюбивый, я предпочитаю, прежде всего прочего, работать над завершением моего труда».[209]

В самом деле, постоянно возрастающие цифры продаж книг свидетельствуют о безусловном признании читателем и стимулируют писателя, потому Золя тут не был оригинален: книги, в последнее время особенно, раскупались, как горячие пирожки, а это, в свою очередь, вызывало желание замкнуться в литературе. У Эмиля с избытком хватало средств на то, чтобы содержать две семьи. Будучи полностью защищен от финансовых проблем, он думал, что избрание во Французскую академию, узаконив успех его сочинений, могло бы привлечь к нему еще больше читателей. «Мы принадлежим к той породе, для которой Париж всегда будет стоить мессы»,[210] – заявил он однажды, оправдывая свое упорное желание облачиться в зеленый фрак. Впрочем… впрочем, торопиться ему некуда. Он уверен в том, что его черед настанет, если только он будет все так же упорно трудиться, сочиняя свои романы.

«Человек-зверь» стал семнадцатым томом цикла «Ругон-Маккары». В соответствии с первоначальным планом Золя оставалось написать еще три книги. Он не хотел переходить за двадцать томов, чувствовал порой, что устал, выдохся. Его перо бежало слишком быстро. Иногда ему казалось, будто стиль у него слишком небрежный, неточный, но исправлять написанное не хватало терпения. Как можно не повторять одни и те же фразы, одни и те же мысли, когда написано так много? Шестого марта 1889 года он жалуется на усталость Гюисмансу: «Вся лень, которую я подавлял, распустилась пышным цветом. Мне достаточно было бы сделать крошечное усилие, чтобы больше никогда не прикасаться к перу. На меня нашло безразличие, ощущение, что не стоит стараться!» А чуть позже пишет Жюлю Леметру: «Да, несомненно, я начинаю уставать от своего цикла, но пусть это останется между нами. Мне необходимо его закончить, не слишком изменяя методы работы. А после этого я посмотрю, не слишком ли стал стар и не боюсь ли упреков в том, что изменил взгляды».[211]