Эмили из Молодого Месяца. Искания

Совершенно великолепным был тот день, когда Дин и Эмили расставляли мебель в гостиной. Они перепробовали десяток разных способов и не удовлетворились, пока не нашли именно тот, который можно было назвать абсолютно правильным. Иногда они не могли прийти к согласию, и тогда, усевшись прямо на пол, в споре находили решение. А когда даже спор не помогал, вопрос решал жребий: они заставляли Рома вытягивать зубами одну из предложенных ему двух соломинок. Ром всегда крутился поблизости. Задира Сэл умерла от старости, а Ром становился неуклюжим, немного капризным и ужасно храпел во сне, но Эмили по-прежнему обожала его и даже не хотела ходить без него в Разочарованный Дом. Он всегда крался по ведущей на холм тропинке как серая тень в круглых пятнах теней от еловых лап.

— Ты любишь этого старого кота, больше чем меня, Эмили, — сказал однажды Дин — в шутку, однако с серьезной ноткой в голосе.

— Я не могу его не любить, — защищалась Эмили. — Он стареет, а у тебяеще столько лет впереди. И мне непременно нужно, чтобы поблизости всегда была кошка. Дом не бывает уютным, если в нем нет неописуемо довольного кота, обернувшего хвост вокруг лап. Присутствие кота придает дому тайну и очарование. А ты обязательно должен завести собаку.

— С тех пор как умер Твид, у меня ни разу не появлялось желание завести новую собаку. Но возможно, я все же заведу… совершенно другой породы. Нам необходима собака, чтобы твои кошки не выходили за пределы дозволенного. Ах, до чего приятно чувствовать, что дом принадлежит тебе!

— Гораздо приятнее чувствовать себя частью этого дома, — сказала Эмили, с любовью глядя вокруг.

— Этот дом будет нашим добрым другом, — согласился Дин.

V

В другой день они развешивали картины. Эмили принесла свои любимые, включая леди Джованну [30]и Мону Лизу [31]. Эти два портрета повесили в углу между окнами.

— Здесь будет твой письменный стол, — сказал Дин. — И Мона Лиза шепотом расскажет тебе вечный секрет своей улыбки, и ты вставишь его в свой рассказ.

— Мне казалось, ты не хочешь, чтобы я сочиняла рассказы, — отвечала Эмили. — Тебе, похоже, никогда не нравилось то, что я вообще занимаюсь писательством.

— Это было тогда, когда я боялся, что писательство отнимет тебя у меня. Теперь это не имеет значения. Я хочу, чтобы ты поступала так, как тебе нравится.

Эмили отнеслась к его словам равнодушно. Со времени ее болезни ей еще ни разу не захотелось взяться за перо. Дни проходили за днями, а мысль о том, чтобы снова начать писать, становилась все более и более неприятной. Думать о творчестве значило думать о книге, которую она сожгла, а это воспоминание причиняло невыносимую боль. Эмили перестала вслушиваться в звуки жизни и ждать «случайного слова» богов. Она сделалась изгнанницей из своего прежнего звездного королевства.

— У камина я хочу повесить старую Элизабет Бас, — сказал Дин. — Гравюру с портрета Рембрандта [32]. Не правда ли, Звезда, эта старуха в белом чепчике и гигантском белом плоеном воротнике восхитительна? Ты когда-нибудь видела такое умное, полное юмора, самодовольное, немного презрительное старое лицо?

— Не думаю, что мне захотелось бы спорить с Элизабет Бас, — размышляла Эмили вслух. — Чувствуется, что она сложила руки слишком нарочито и готова дать тебе оплеуху, если ты осмелишься ей возражать.

— Элизабет Бас уже больше ста лет прах и тлен, — задумчиво отозвался Дин. — Однако она по-прежнему живет здесь, на этой дешевой репродукции с полотна Рембрандта. Так и ждешь, что она с тобой заговорит. И я, как и ты, чувствую, что она не потерпела бы никаких глупостей.

— Но, вероятно, в кармане ее платья есть и припрятанная для тебя конфета… Это прекрасная, румяная, здоровая старая женщина. Онабыла главной в своей семье, в этом нет сомнения. Ее муж поступал так, как она ему велела, но даже не догадывался об этом.

— Да был ли у нее муж? — выразил сомнение Дин. — У нее на руке нет обручального кольца.

— Тогда она, вероятно, была восхитительнейшей старой девой, — уступила Эмили.

— Какая разница между ее улыбкой и улыбкой Моны Лизы! — сказал Дин, переводя взгляд с одной картины на другую. — Элизабет терпимо относится ко всему, что происходит вокруг — в ней чувствуется что-то от хитрой, задумчивой кошки. Но в лице Моны Лизы есть вечная притягательная сила и вызов, которые сводят с ума мужчин и заставляют их вписывать алые страницы в скучные анналы истории. Джоконда была бы более страстной возлюбленной. Но Элизабет оказалась бы гораздо милее в качестве тетушки.

Над каминной полкой Дин повесил старинную миниатюру — портрет своей матери, который Эмили никогда не видела прежде. Мать Дина Приста была красивой женщиной.

— Но почему у нее такой печальный вид?

— Потому что она была замужем за Пристом, — сказал Дин.

— Будет ли у меня печальный вид? — поддразнила его Эмили.

— Нет, если это зависит только от меня, — сказал Дин.