Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

Эмили погладила его лежавшую на столе руку. Никто не понимал лучше, чем она, что мог бы создать кузен Джимми, если бы его не столкнули в колодец.

Когда в кувшине не осталось ни одного пончика, Эмили облачилась в свои старые ботинки и плащ. Это был весьма потрепанный наряд, но в старой, тускло освещенной свечами комнате ее свежее лицо сияло над ним как звезда.

Кузен Джимми взглянул на нее снизу вверх и подумал о том, какое она талантливое, красивое, веселое существо и как досадно, что ей приходится терпеть столько неприятностей.

— Высокая и величественная... высокая и величественная, как все наши женщины, — пробормотал он задумчиво, а потом добавил: — Кроме Рут.

Эмили засмеялась... и «скорчила рожицу».

— В нашем предстоящем разговоре тете Рут не помешает ее рост. Этого случая ей хватит, чтобы пилить меня до конца года. Но не беспокойтесь, дорогой кузен Джимми, я теперь нескоро совершу очередную глупость. Этот взрыв гнева очистил атмосферу. Тете Элизабет покажется ужасным, что вы в одиночку съели целый кувшин пончиков — вы, жадный кузен Джимми.

— Тебе нужна новая записная книжка?

— Пока нет. Последняя, которую вы подарили мне, исписана только до середины. Мне надолго хватает записной книжки, когда я не пишу рассказов. А как бы я хотела их сейчас писать, кузен Джимми.

— Придет время... придет, — ободрил ее кузен Джимми. — Подожди немного... только подожди немного. Если мы не гонимся за тем, чего хотим, желаемое иногда само догоняет нас. «Мудростью устрояется дом и разумом утверждается. И с уменьем внутренности его наполняются всяким драгоценным и прекрасным имуществом»... Да, Эмили, «всяким драгоценным и приятным имуществом». Притчи, глава двадцать четвертая, стих третий и четвертый.

Он выпустил Эмили из дома, задвинул засов на двери и, погасив все свечи, кроме одной, несколько мгновений постоял в задумчивости, глядя на последний огонек, а затем, радуясь, что Элизабет его не слышит, с чувством произнес:

— Пошла она, эта Рут Даттон... пошла она... — Но храбрость изменила ему, и он закончил: —...в рай!

Эмили возвращалась в Шрузбури при ярком лунном свете. Она ожидала, что теперь, когда ее не гонят в дорогу гнев и запальчивость, обратный путь покажется ей печальным и утомительным. Но, к ее удивлению, ночная прогулка превратилась в «чудо красоты» — а Эмили принадлежала к тем «вечным рабам прекрасного», которые одновременно являются «властителями мира» и о которых поет в своих песнях Карман[52]. Она очень устала, но это проявлялось — что часто случалось с ней, когда она бывала переутомлена — лишь в некоторой экзальтации чувств и воображения. Мысль работала быстро и четко. Всю дорогу Эмили вела сама с собой остроумные разговоры и сочинила так много эпиграмм, что была приятно удивлена своими способностями. Было так радостно снова чувствовать себя бодрой, полной жизни и огня. Она была одна, но не чувствовала себя одинокой.

Шагая в лунном свете, она разыгрывала целое представление. В этой ночи было очарование неистовства, необузданности, находившее отклик в самой глубине души Эмили, где таилось стремление жить, руководствуясь только собственными желаниями и страстями — стремление бродяги и поэта, гения и глупца.

Большие ели, освободившиеся от груза снега, вольно, буйно и радостно взмахивали своими лапами над залитыми луной полями. Существовало ли когда-нибудь в мире нечто более прекрасное, чем черные тени этих стройных серых кленов, лежащие на дороге под ее ногами? Дома, мимо которых она проходила, были полны тайн. Ей нравилось думать о людях, которые спят в этих домах и видят во сне то, в чем отказала им реальная жизнь... и о милых маленьких детских ручках, красиво сложенных во сне... и о сердцах, которые, возможно, бодрствуют в печали и горе... о пустых объятиях, раскрытых навстречу равнодушной ночи... и всё это в то время, как она, Эмили, проносится в этот предрассветный час мимо, словно призрак смерти.

И было легко представить, что вокруг есть и другие существа — не смертные, не люди. Она всегда жила где-то поблизости от страны фей, а теперь вступила в пределы этой страны. В камышах на болоте зловеще насвистывала Женщина-ветер... из елового лесочка доносился восхитительный и зловещий смех сов... кто-то прыжками пересек дорожку прямо перед ней — может быть, кролик, а может быть, маленький эльф... деревья обрели прелестные, но пугающие очертания, каких никогда не имели днем. Сухие стебли прошлогоднего чертополоха под изгородями казались компаниями гоблинов, встрепанная желтая береза — лукавым сатиром, искривленные пни на открытом склоне холма — Паном, играющим среди теней на своей свирели в окружении смеющихся фавнов... шаги древних богов эхом отдавались вокруг Эмили. Было приятно верить, что эти боги существуют.

— Человек так много теряет, когда становится скептиком, — пробормотала Эмили... и тут же, решив, что это довольно умное замечание, пожалела, что у нее нет с собой «книжки от Джимми», куда можно было бы записать такую отличную фразу.