Эмоции в розницу

Ночью мне снова снился кошмар, но на сей раз он не был частью моих воспоминаний. Я баюкала на руках новорожденного ребёнка, завёрнутого в мягкое тряпичное одеяльце. Малыш смешно двигал бровями и причмокивал крохотными губками. Тёплое ощущение медленно разливалось в груди при виде миниатюрного личика, но на смену ей появилась мысль, что младенец, должно быть, голоден, и его нужно накормить. А за ней пришла паника: как это сделать? Чем вообще кормят младенцев? Пока я раздумывала над этим, сон изменился. Кто-то или что-то пыталось отнять у меня кроху. Я сопротивлялась, но тщетно: в следующий миг мои руки оказались пусты, и я проснулась от собственного крика. В слезах, с давящим ощущением в районе диафрагмы.

Оказалось, эмоции, испытанные во время сеансов, могут крепко засесть в мозгу и в теле на какое-то время. Не имея возможности выхода в сознательном состоянии, они стали всё чаще прорываться в мои сны.

Один вопрос с тех пор не выходил у меня из головы: что чувствовала моя мать, когда отдавала меня в интернат на третий день после рождения? Не возникло ли у неё ощущения, будто её лишают чего-то неизмеримо более важного, чем любые блага современной цивилизации? Пожалуй, ещё несколько дней назад такой вопрос и не пришёл бы в голову, не ощути я в своём последнем сне эту ужасающую пустоту в руках.

Браслет запищал, напоминая о тренировке. Сегодня по плану был также массаж, который я обычно игнорирую ради экономии времени.

Я села в кровати. Короткая голосовая команда – и режим полной непрозрачности оконного стекла в спальне отключился, освобождая дорогу потоку яркого дневного света. Я опустила веки, давая глазам привыкнуть, и тут увидела на кровати собственный портрет. Подарок Грега так и пролежал здесь всю ночь.

Окинув пристальным взглядом бледное лицо в рамке, я в очередной раз попробовала поймать на нём свой отрешённый взгляд. По телу прошла неприятная дрожь. Подумалось, что передо мной лицо не живого человека, но и не мертвеца – скорее, куклы или маски.

Наконец, я выбралась из-под сенсорного одеяла и принялась рассматривать собственное тело. Оно выглядело чужим и как будто незнакомым.

«Мучительные или недозволенные чувства часто остаются неназванными и неузнанными. Они консервируются в теле, вызывают зажимы и блоки в мышцах. Непережитые чувства остаются внутри нас навсегда, понимаешь?» – всплыли в памяти слова Грега, и я решительно направилась в массажный бокс, игнорируя тренажёры. Пора было выгнать из своего тела непережитые чувства.

Механические массажные прессы, ролики и валики, утыканные сенсорными датчиками, безошибочно находят триггерные точки, без жалости воздействуя на них. Поэтому я считала массажи серьёзным испытанием: всё моё тело было сплошной триггерной точкой.

Лёжа в этом массажно-пыточном отсеке, я то и дело стонала и подвывала, но мой «массажист» неизменно ровным электронным голосом выдавал распоряжение: «Расслабьте мышцу, вы слишком зажаты». Серьёзно? Да какое, к чёрту, расслабьте! Некоторое время я старалась отвлекаться от неприятных ощущений продумыванием новых программных алгоритмов для очередного заказа. Вначале мне это удавалось вполне успешно. Но вскоре в голову полезли отдельные отрывки из вчерашнего рассказа Грега о жене и сыне, и непроизвольно потекли слёзы. Как я не напрягала мышцы глаз и скулы – не смогла их удержать.

«Что это? Почему я плачу из-за истории, произошедшей много лет назад с другими людьми и не имеющей ко мне или моим собственным воспоминаниям ни малейшего отношения?»

В конце концов меня осенило. Это и есть то самое сочувствие, о котором говорил Грег. Я действительно продолжала сопереживать его горю, ощутив, насколько оно сильное и болезненное. Но я не питала иллюзий насчёт пробуждения собственной чувствительности: понимала, что это временный эффект.

После массажа я ощущала себя надувным изделием, по которому проехался старинный гусеничный танк. Выбравшись с облегчением из бокса, я поймала своё отражение в зеркальной поверхности одной из стен помещения и вновь принялась разглядывать саму себя. Мне почему-то отчаянно захотелось понять, как меня видит Грег. Целиком, а не только ту часть, что изображена на портрете. Тонкая шея, маленькая грудь, острые плечи, коленки и локти. Я угловатая и чересчур худая. Да, электронный браслет ежедневно сообщает мне о недоборе веса и нехватке мышечной массы. Но я настолько к этому привыкла, что смахиваю такие оповещения с экрана не читая. У Клариссы – моей биологической матери, насколько я помню, всегда было также. Наверное, это лучше, чем превратиться в рыхлую свинью наподобие нянек, работавших в моём интернате. В этом отношении большинство алекситимиков склоняются к двум крайностям: значительное превышение веса или его недобор.