Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

К 1787 году многие лидеры революции отступили от республиканского идеализма 1775-1776 годов. В конце концов, люди не собирались быть бескорыстными и держать свои частные интересы вне общественной арены. Вашингтон почти с самого начала понял, что ожидать, что простые люди, "составляющие основную часть армии", будут "руководствоваться какими-либо иными принципами, кроме принципов интереса, значит ожидать того, чего никогда не было и, боюсь, никогда не будет". Даже от большинства офицеров нельзя было ожидать, что они пожертвуют своими личными интересами и своими семьями ради своей страны. "Поэтому те немногие, кто действует на основе принципов бескорыстия, - заключил Вашингтон, - являются, сравнительно говоря, не более чем каплей в океане".35

Глядя на агрессивных фермеров-должников, поглощенных торговцев и вздорных законодателей, многие могли сделать вывод, что частные интересы управляют большинством социальных отношений. Американский народ, - писал губернатор Нью-Джерси Уильям Ливингстон на общем собрании 1787 года, - "не проявляет добродетели, необходимой для поддержки республиканского правительства".36 Поведение всенародно избранных законодательных органов штатов открыло лидерам революции неожиданную темную сторону демократии и равенства. Поскольку в результате революции народ стал единственным источником власти в тринадцати республиках, казалось, что с этим мало что можно было поделать. В пьесе без названия, написанной студентами Йельского университета и поставленной перед однокурсниками в 1784 году, одного из персонажей предостерегают от высказываний против воли народа. "Должен признаться, - отвечает персонаж, - это очень необычно, что человека нужно предостерегать от высказывания своих настроений по любому политическому вопросу в свободном государстве... Но, сэр, в последнее время на сцену выходят новые люди".37

Большинство лидеров революции не предвидели появления в политике "новых людей". Они, конечно, знали, что простые люди могут иногда выходить из-под контроля и бунтовать. В 1774 году консервативный житель Нью-Йорка Гувернер Моррис предупреждал, что "толпа начинает думать и рассуждать. Бедные рептилии! У них весеннее утро; они пытаются сбросить с себя зимнюю слякоть, греются на солнышке, а к полудню начнут кусаться, не сомневайтесь". Хотя многие лидеры, безусловно, начали опасаться распространения беспорядков среди низших слоев населения и возможности попасть "под власть буйной толпы", в течение многих лет они более или менее спокойно относились к подобным явлениям.

Одно дело, когда простые люди занимают высокие государственные посты, совсем другое, и Моррис не ожидал такого развития событий. Он сосредоточил свои опасения на самих мафиози, а их лидеров, Айзека Сирса и Джона Лэмба, назвал "неважными персонами".38 Однако кризис 1780-х годов возник не из-за того, что такие люди, как Сирс и Лэмб, возглавили толпу; элита могла справиться с народными толпами, как это было и раньше. Вместо этого кризис возник из-за избрания в 1780-х годах таких "неважных персон" в законодательные органы штатов, в случае Сирса и Лэмба - в ассамблею Нью-Йорка; в республиканской выборной системе это была ситуация, с которой не так-то просто справиться.

Когда лидеры революции утверждали, что все люди созданы равными, большинство из них и представить себе не могли, что простые люди, фермеры, ремесленники и другие рабочие будут занимать высокие государственные посты. Люди были равны от рождения и в своих правах, но не в способностях и характере. "Права человечества просты", - сказал Бенджамин Раш в 1787 году, выражая мнение, которое одобрили бы даже такие либералы, как Джефферсон, придерживавшиеся великодушного взгляда на человеческую природу. "Они не требуют изучения, чтобы их раскрыть. Их лучше почувствовать, чем объяснить. Поэтому в вопросах, касающихся свободы, механик и философ, фермер и ученый - все находятся на одной ступени. Но в отношении правительства дело обстоит совершенно иначе. Это сложная наука, и для ее понимания требуются способности и знания целого ряда других предметов".39

Среднестатистические американцы, имевшие профессию и вынужденные зарабатывать на жизнь трудом, не обладали должной квалификацией для добродетельного и бескорыстного руководства государством. В идеальном государстве, писал за тысячи лет до этого Аристотель, "гражданин не должен жить механической или коммерческой жизнью. Такая жизнь не благородна, и она противостоит добродетели". По мнению Аристотеля, ремесленники, сельскохозяйственные рабочие, даже бизнесмены не могут быть гражданами. Ведь у людей "должен быть досуг для развития добродетели и для деятельности гражданина".40