Эмпузион

Молодой человек горбится и ищет в кармане носовой платок. Пальцы на мгновение касаются места, где в кармане, под тканью пальто прячется паспорт. Если мы на миг сконцентрируем внимание, то увидим переполненный фантазией почерк какого-то чиновника из Галиции, который тщательно заполнил рубрики документа: Мечислав Войнич, католик, студент Львовского политехнического института, родившийся в 1889 году, глаза голубые, рост средний, лицо вытянутое, волосы светлые.

Этот самый Войнич пересекает сейчас главное помещение дворца в Диттерсбахе, который располагается недалеко от Вальденбурга; он неуверенно идет через мрачный и высокий зал, в котором на самых высоких парапетах наверняка проживает эхо, и он чувствует, как внимательно следят за ним чьи-то глаза из-за кассовых окошек в зале ожидания. На больших часах он проверяет время – позднее, это последний поезд из Бреслау. Юноша какое-то время колеблется, после чего выходит из здания вокзала, чтобы сразу же позволить себя обнять широкими объятиями неровной, рваной линии горного горизонта.

Стоит средина сентября, но здесь, что приезжий с изумлением отмечает, лето давно уже прошло, и на земле лежат первые опавшие листья. Последние дни должны были быть дождливыми, потому что легкий туман еще заполняет горизонт практически полностью и плотно, делая исключение только лишь для темных линий ручьев. Юноша чувствует в своих легких, что находится высоко, что благотворно для его измученного болезнью тела. Войнич стоит на ступенях вокзала, с подозрением осматривая собственную обувь на тонкой подошве – нужно будет позаботиться о зимних ботинках. Во Львове еще цвели астры и циннии, и никто вообще не думал об осени. А здесь, по причине высокого горизонта, кажется, будто все делается темнее, а краски кажутся более яркими, почти вульгарными. В это мгновение его охватывает хорошо известная меланхолия, свойственная людям, уверенным в своей быстрой смерти. Он чувствует, что окружающий мир – это декорация, нарисованная на бумажном экране, что он мог бы вставить палец в этот монументальный пейзаж и высверлить в нем дырку, ведущую прямо в ничто. И что это вот ничто начнет выливаться оттуда словно наводнение, и в конце концов достигнет и его, схватит его за горло. Приходится тряхнуть головой, чтобы избавиться от этого образа. Тот разбивается на капли и спадает на листья. По счастью по дороге в его сторону катится неуклюжий, похожий на бричку экипаж. В нем сидит худощавый, веснушчатый парень в странном костюме. На нем нечто вроде военного кителя сложного для определения происхождения – он не похож ни на прусский мундир, что в данном месте было бы понятно, ни на какой-либо другой – и военная фуражка, с фантазий насаженная на голову. Не говоря ни слова, он останавливает экипаж перед Войничем, и, ворча что-то себе под нос, берет его багаж.

- И как поживаете, добрый человек? – вежливо спрашивает Войнич на школьном немецком, но ответа ожидает напрасно; парень натягивает фуражку на глаза и нетерпеливо указывает на место в бричке.

И они сразу же трогаются. Поначалу через городок, по булыжной мостовой, потом по дороге, которая ведет их в наступающей темноте между крутыми горными склонами через лес. Их сопровождает неустанное журчание текущего поблизости ручья и его запах, который столь беспокоит Войнича: запах сырой лесной подложки, гниющих листьев, вечно мокрых камней, воды. Он пытается задать вознице какой-то вопрос, который позволил бы установить контакт, например, как долго они еще будут ехать, как он узнал его на вокзале, как его зовут, но тот даже не оглядывается и молчит. Карбидный фонарь, помещенный справа от парня, наполовину освещает его лицо, которое в профиль походит на мордочку горного грызуна, сурка, и Войнич догадывается, что возница должен быть либо глухим, либо же до наглости невежливым.

В конце концов, где-то через три четверти часа, они выезжают из тени леса и попадают в удивительно плоскую долину, совершенно неожиданное здесь плоскогорье между покрытыми лесом горными склонами. Небо гаснет, но еще виден тот самый волнующе высокий горизонт, который у каждого прибывшего из низин, похоже, подкатывает к горлу.

- Гёрберсдорф, - неожиданно отзывается возница, мальчишеским, неожиданно высоким голосом.

Только Войнич ничего не видит, ничего, кроме плотной стены темноты, которая бесцеремонно целыми пластами отрывается от горных склонов. Только лишь когда глаза привыкают к ней, перед ними неожиданно проявляется виадук, под которым они въезжают в деревню, а за ним громадная глыба здания из красного кирпича, а сразу же ним другие застройки, поменьше, и улица, и даже два газовых фонаря. Кирпичное здание оказывается колоссом, оно растет на глазах, а движение повозки извлекает ряды освещенных окон. Свет в них – грязно-желтый. Войнич не может оторвать глаз от этого неожиданно триумфального вида и долго еще оглядывается на него, пока тот не тонет в темноте, словно громадный пароход.