Эмпузион

Все шторы в комнате Тило были широко раздвинуты, чтобы впустить как можно больше света, и только теперь можно было заметить на его лице багровые пятна от горячки. Светлые волосы парня, влажные от пота, свернулись в мелкие локоны, и он выглядел будто мальчишка, перегревшийся в ходе слишком излишне активной забавы. На исполненном довольно-таки небрежно, наверняка Раймундом, а может и заказанном у местного ремесленника мольберте стояла картина, прикрытая куском муслина с потрепанными краями, а на столе лежали переложенные папиросной бумагой олеографии. О стенку опиралась громадная и плоская картонная папка, в которой Тило держал свои сокровища.

- Ты у доктора Семпервайса был? – спросил Тило с какой-то надеждой в глазах.

- Был.

- Он что-нибудь обо мне говорил?

- Ну да, сказал, что сейчас у тебя не самый лучший период. Но что это нормально.

- Нормально?

- Что все это действует будто амплитуда: один раз получше, другой раз похуже.

Похоже, что это объяснение успокоило Тило.

- Он не уговаривал тебя перебраться в курхаус, вроде бы как там освободились места? – с подозрением в голосе спросил он.

Войнич укладывал на тарелочке фисташковые пирожные, вытаскивая их из картонки длинными пальцами.

- Думаю, что здесь нам лучше, опять же, ежедневная прогулка в курхаус тоже делает нам хорошо, - ответил Мечислав. – Опять же, ты же знаешь, что я экономлю деньги…

- Присаживайся здесь, - приказал Тило, подсовывая стул приятелю. – Меня он не принимает еще с прошлой недели, похож, что со мной паршиво.

- Да что ты такое говоришь? – отругал его Войнич, сам считая, что неубедительно.

- Ты видел когда-нибудь, как горят болота? Вот я себя именно так и чувствую. Словно бы во мне загорелась сырость, которая имеется у меня в теле. И я задыхаюсь от этого дыма.

Они осматривали репродукции и гравюры. Тило говорил о своем приятеле, Дьёрде, по которому весьма тосковал – он именно так и сказал: "Я по нему страшно тоскую". Практически лишенный контакта со своей семьей, ему приходилось справляться самому и пользоваться помощью других. Дьёрдь позаботился и о том, чтобы Тило мог иметь здесь свои альбомы с репродукциями. Потому что Тило работал над тезисами своей диссертации о значении пейзажа в искусстве. В особенности же, с учетом фламандского художника Херри мет де Блеса. Работа была требовательной и сложной, потому что картины Блеса были распылены по мелким коллекциям, и его авторство во многих случаях ненадежно.

- Мы редко замечаем, какой пейзаж написан на самом деле. Резкость наших глаз мы настраиваем на горизонт и смотрим картинку. Тогда мы видим линии холмов и возвышенностей, леса, деревья, крыши домов и последовательности дорог, а поскольку знаем, чем они являются, и нам известны их названия, то и видим в таких категориях, все раздельно. Вот, говорим мы: дорога вьется через долину. Или: лес растет на склоне. Вот, горые горные вершины. Именно так мы видим.

Он глянул на Войнича искрящимися глазами.

- Но я скажу тебе, что имеется иная разновидность глядеть, общая, тотальная, полная, абсолютная, я называю это просматривающим видением. – Он повторил это выражение два раза, как будто бы хотел, чтобы Войнич вбил его себе раз и навсегда. – Оно перешагивает через мелочь, через подробность, ведет, как сказал бы герр Август, к фундаментам данного вида, к базовой идее, не обращая внимания на детали, которые вечно распыляют мысли и взгляд человека. Вот если бы глядеть так, - он прищурил глаза и даже, как показалось Войничу, слегка скосил глаза, - да еще переставить кое-что здесь, - стукнул он себя по голове, - тогда все увидели бы нечто совершенно иное.

Снова на его щеках проступил румянец, из-за чего он выглядел будто ребенок. Войничу передалось волнение приятеля, только он все так же ничего не понимал.

- Ты знаешь это? Игрался когда-нибудь в это?

Тило вынул из ящика геометрический рисунок, очень четкий, на котором были изображены кубы, соединенные в нечто вроде кластера.

- Гляди, сказал он и сунул рисунок в руки Мечиславу. – Сначала определи расстояние и гляди так долго, пока не увидишь трехмерное перемещение.