Ён Тру

— Ты, кажется, воображаешь, что я пьянъ?

— Нтъ, не пьянъ, но пока съ тебя совершенно достаточно.

Я продолжаю сидть, обдумывая его слова, а тмъ временемъ Ёнъ все приглядывается къ коньяку, который, повидимому, уже порядкомъ подйствовалъ на него. Онъ начинаетъ нтъ и болтать самъ съ собой.

— Обиженъ, — бормочетъ онъ, — кто обиженъ? Мн кажется, вы говорите о комъ-то, кто обиженъ? — Чайная колбаса все еще не выходитъ у него изъ головы, онъ никогда не слыхалъ, чтобы можно было обойтись на Рождество безъ колбасы. Вдругъ онъ предлагаетъ намъ всмъ вмст спть что-нибудь. И они оба поютъ: «Когда вечеромъ солнце сіяетъ». Я внимательно слушаю, но едва они пропли первую строфу, какъ я поднимаюсь съ пола и подхожу къ Кьюслингу.

Какое-то трогательное чувство къ нему охватило меня, я схватываю его за руку и что-то бормочу.

— Ну, хорошо, хорошо! — говоритъ Кьюслингъ, и я опять сажусь на свое мсто. Ёнъ поетъ новую псню, шведскую дсню о «Біанк».

— Послушайте, ступайте-ка, купите колбасы! — вспоминаетъ онъ еще разъ.

— Сейчасъ, только дай денегъ! — возражаетъ Кьюслингъ. — Я знаю, у тебя есть деньги, ты вдь меня не проведешь. — Настроеніе Ена сразу измнилось, онъ слъ на свою кровать и постарался, насколько это было возможно, овладть собой. Упоминаніе о деньгахъ пробудило въ немъ опять инстинктъ крестьянина. Осторожно дотронулся онъ до кармана на груди и сказалъ съ хитрымъ лукавствомъ пьянаго человка:

— Вотъ какъ? Ты знаешь, что у меня есть деньги? Кто теб разсказалъ объ этомъ? Ты можешь меня всего обыскать, я вдь сегодня не могъ даже прачк заплатить.

— Ну, понятно, это все только шутка! — сказалъ Кьюслингъ, — теб такъ же плохо приходится, какъ и намъ. Да, да, ты совершенно правъ. Не найдется никого, кто бы сталъ подозрвать, что человкъ, живущій въ подобной дыр, можетъ быть денежнымъ человкомъ.

— Ну, что до этого касается, то…

— Нтъ, объ этомъ не стоитъ и разговаривать: человкъ, у котораго даже свинья не захотла бы жить, не можетъ быть ничмъ инымъ, какъ только бднякомъ въ род насъ. И понятно, нтъ никакого стыда въ томъ, что ты носишь цилиндры цною въ дв кроны, когда ты вынужденъ это длать.

— Вынужденъ! — воскликнулъ онъ, — о, еще совсмъ неизвстно, вынужденъ ли я…

— Ну, да вдь это извстно, и не захочешь же ты хвастаться передъ нами тмъ, чего нтъ.

Ёнъ вскочилъ со стула. Вся природная осторожность покинула его. Онъ далъ волю своему негодованію и, стуча по столу кулакомъ, повторялъ, что онъ сынъ богатаго Тру, да, сынъ богача Тру. Онъ поспшно вытащилъ изъ бокового кармана бумажникъ, поднесъ его къ самому носу Кьюслинга и воскликнулъ:

— Видишь ли ты это? Я спрашиваю тебя — видишь ли ты это?

Кьюслингъ казался очень удивленнымъ и отступилъ отъ него.

— Да, я сынъ богатаго Тру — продолжалъ Ёнъ, — кто бы могъ этому поврить? Ты вдь тоже не принималъ меня за богача?

— Нтъ, — отвтилъ Кьюслингъ и покачалъ головой. Но Ёнъ несся теперь на всхъ парахъ. Онъ наслаждался изумленіемъ Кьюслинга и продолжалъ все больше хвастаться. Онъ, казалось, просто надувался тщеславіемъ, онъ становился на носки, кричалъ и, наконецъ, подошелъ ко мн и также поднесъ свой бумажникъ къ моему носу.

— Ну, пустымъ бумажникомъ меня нисколько не удивишь, — произнесъ вызывающимъ тономъ Кьюслингъ.

— Пустымъ!.. Ахъ ты, собака! — и Ёнъ принялся вытаскивать изъ бумажника кредитки, размахивать ими во вс стороны, сталъ бгать за Кьюслингомъ по всмъ угламъ комнаты и совать ему въ лицо пачки бумажекъ. — Какъ, это онъ называетъ пустымъ бумажникомъ? Ха-ха-ха, приходится спрашивать его объ этомъ, если ужъ онъ такъ наивенъ. Да, — я только Ёнъ Тру, сынъ бдняка Тру, и у меня, у бдняка, нтъ ни гроша въ карман! ха-ха-ха!

Его хвастовству не предвидлось конца. Онъ прислъ къ столу, опорожнилъ всю бутылку и продолжалъ хвастаться. Кьюслингъ сказалъ, наконецъ:

— Да вдь я же всегда говорилъ и говорю, что ты удивительный человкъ, Ёнъ Тру… Ну, какъже теперь обстоитъ съ пятью кронами, — дашь ты мн ихъ или нтъ? Хотя мы и выпили коньякъ, но рождественскій сочельникъ все еще не прошелъ.

— Но, — произнесъ Ёнъ, точно онъ продолжалъ безъ всякаго перерыва свою рчь и какъ бы не слыша словъ Кьюслинга, — но я совсмъ не съ той цлью показывалъ вамъ мои деньги, чтобы дать вамъ взаймы, въ этомъ вы жестоко ошибаетесь.

Кьюслингъ опять принялся бранить его самыми отборными словами, какія онъ только могъ вспомнить, и Ёнъ, наконецъ, созналъ, что онъ дйствительно долженъ предпринять что-нибудь. Онъ прервалъ Кьюслинга:

— До тхъ поръ, пока вы мои гости, вамъ не нужно занимать деньги, чтобы длать какія бы то ни было покупки для моего дома. Объ этомъ ужъ позаботится сынъ Тру, да, сынъ богача Тру, и вс расходы по ужину возьметъ онъ на себя!

— Браво! — радостно воскликнулъ Кьюслингъ.

Это одобреніе еще сильне подзадорило Ёна: онъ всталъ, порылся въ карман жилета, вытащилъ оттуда полкроны и кинулъ ее на столъ, говоря:

— Вотъ это на колбасу!

Кьюслингъ былъ ошеломленъ и побжденъ. Право, это было уже слишкомъ.