Enchanté (СИ)

Они трансгрессировали еще куда-то — названия улиц и площадей давно спутались у Тесея в голове в один красиво-французский клубок — снова справились у первой встречной пары, где поблизости искать кондитерскую, а затем снова… К ним неизменно относились благосклонно и отвечали с охотой, и Тесей догадывался почему. Они были ведь сейчас самым несказочно-прекрасным зрелищем: солдат, неотрывно причастный ко всемирному празднику возвращения нормальной жизни, и улыбающаяся ему девушка… Не было больше никакой войны, чтобы не дать им вновь встретиться через неделю, но сейчас и здесь время все равно кончалось, наверное поэтому каждая минута ощущалась переполненной до треска: звук их шагов, узкие переулки вдали от глаз маглов, головокружение от слишком частых трансгрессий и поцелуи со сладко-мыльным фиалковым вкусом, запах палых листьев, кофе и дыма, мокрый завиток волос у Винды на щеке, гомон птиц, шум машин и чужой смех, дробь ливня по стеклу его номера: нужно ведь дождаться ночи, чтобы вернуться на улицы и колдовать… Кажется, там был и сон, даже несколько снов, а между ними — сжимающие его бедра ноги Винды, и даже узор на сбившемся одеяле под ней стал драгоценным воспоминанием.

— Это после войны?

Она гладила его плечо и грудь, и кожа шрамов там была слишком новорожденной и неопытной для прикосновения этих сладких белых пальцев.

— Да.

— Как?..

Она смотрела осторожно, но вопросительно, и Тесей почувствовал себя вдруг слишком раздетым, готовым не к этому — как будто к сонно-разогретой после ванны коже она прикоснулась холодной рукой. Он до смешного боялся вида крови, помнил это ощущение протестующего содрогания, как будто душа хочет выдернуть себя из тела и убежать, не смотреть. Волшебная жизнь не приучила его к такому, даже непростительные чары соблюдали приличия и не оголяли жизнь так бесстыдно: смотри, вот что у меня внутри! Он сам не знал, что было сильнее: протест против этого — или желание самому это делать и делать. Чтобы это принять.

— Я не заметил того немца, — пробормотал он. — Думал, окоп уже брошенный.

Он хотел и боялся, что Винда спросит еще, но вместо слов она прижалась к этим шрамам губами.

У него не было по-настоящему тела до этой войны, он никогда так много не чувствовал.

— Загадай еще загадку. Про преступление.

Розовая горечь ее духов ослабела от дождя, но не исчезла, и Тесей спросил:

— Как можно убить с помощью Амортенции?

Вариантов у Винды оказалось много:

— Влюбить человека в самого себя, чтобы он умер от голода перед зеркалом?

Он засмеялся ей в волосы.

— Нет.

Это было реальное дело, не его, но реальное, реальная смерть, и было что-то дикое и чудесное в том, что они держали эту смерть рядом и смеялись, и целовались, и грудь Винды льнула к его ладони.

— М-м… Подмешать в зелье яд? Чтобы отрава хорошо пахла.

— Зелье никто не выпил.

Ее догадки чередовались с его прикосновениями, и он сам не знал, кто кого дразнит.

— Убили мужчину?

— Да. Убила женщина, — добавил он и подсказал ее животу: — Но не сама.

— Она-а-ах… мстила?

— Да.

— И зелье было не для него?

— Да. Для нее самой.

Она долго не отвечала, но не молчала, и он уже забыл свою загадку, когда она выдохнула:

— У него был зверь, да?

— Да!..

Винда улыбалась, путаясь пальцами в его волосах.

— Она пахла… как хозяин…

Его последнее «да» пропало между их слившимися губами, в горячем нетихом молчании.

— У парня был грифон,— объяснил Тесей, когда снова смог говорить. — Сторожил его дом, а у зверей любимый запах — запах хозяина. Та девица использовала Амортенцию вместо духов, пахла больше как он, чем он сам. И приказала грифону напасть на него.

Винда довольно засмеялась и откинулась на подушку.

— Так я могла бы стать мракоборцем! У вас есть женщины-мракоборцы?

— Есть, немного.

— Красивые?

Глядя на нее, невозможно было счесть или вспомнить красивым никого другого. Она это знала, но он все равно ей об этом сказал.

Где-то в городе, далеко, как на дне моря, снова звенели колокола. Пора, наверное.