Encounter: Ночной экстрим

Подойдя к желтой облезлой двери, она постучала три раза. Выглянула добродушного вида старушка в ярко-оранжевой униформе. Осмотрела Наташу с макушки до пят: вся перемазанная угольной пылью, взлохмаченная, она представляла собой довольно жалкое зрелище.

– Дитя мое, господи, с тобой-то что стряслось? – проговорила старушка, открывая пошире дверь и пятясь внутрь, приглашая этим гостью зайти.

– Я прошу прощения, у вас есть телефон? – спросила Наташа.

– Испорченный он. В селе вон телефон только у начальника переезда работает. Хорошо хоть электричество пока не отключили… да ты заходи, лицо тебе вытрем. Мне тут о телефоне мечтать только. Просто, девонька, возраст, уж если что случится, даже позвонить не могу, позвать кого на помощь. В село идти надобно.

Наташа зашла. Кирпичная снаружи, внутри будка была обшита вагонкой. В углу – масляный обогреватель, который старательно поддерживал духоту в помещении. Около окна, выходящего на железнодорожное полотно, висели связки репчатого лука. Стол покрыт клеенкой в клеточку, и в каждой клеточке изображена уточка.

Бабушка пригласила Наташу сесть на лежак, который служил ей одновременно рабочим местом.

– У нас тут дела такие… Машинист тепловоза, нехристь эдакий, привидение ему примерещилось, так он состав целый остановил. Черте что такое. Я уж сообщу куда следует, спасу от этих алкоголиков нет. Да ты чего ж, вот тебе полотенце, вытри лицо, а то сама как привидение сидишь.

Наташа улыбалась, стыдливо опустив глаза. Вытерла лицо, поблагодарила.

– А что, тебе позвонить нужно?

– Ну, было бы замечательски…

– Так это мы вот как обустроим. Я шлагбаум опущу, машина какая подъедет, а ты подойди, попроси телефон позвонить. Ты откуда будешь-то?

– Да вот, мимо проезжала… – уклонилась от прямого ответа Наташа. – А родилась я в Гомеле, это в Белоруссии, если вы это имели в виду.

– В Гомеле?! Вот так встреча! Родная моя, я же тоже тамошняя! Я жила в деревеньке под Хойниками… ее уж и на картах-то нет. Попали мы в зону отчуждения, и выселили нас пятого марта… двадцать лет назад, а как сейчас помню. Посадили в автобусы и вывезли. И не было меня больше на земле родной. Вона куда занесло, но притерпелась и прижилась, не в том теперь беда… – Старушка уселась за стол, подперев кулаками голову. – Самое печальное, девонька, с дочкой получилось. Когда она решила замуж идти за городского бандита, я ей так сказала: если ты замужем за этим негодяем окажешься, то матери не будет у тебя больше… хотела собой ее шантажировать, чтобы послушалась мать родную. Подлый он человек был, сел потом. Вышла все-таки за него. А когда дочку родила да подрастила, так сказала ей, что бабка у нее прокаженная, из зоны отчуждения. Сказала, чтобы никогда со мной внучка не роднилась. Больно, девонька, ой как больно-то! Так и нет у меня теперь никого из близких, каждому человеку рада, кто ко мне заглянет. В дом мой в селе или сюда вот редко кто заходит.

Женщина склонила голову к столу. Наташа не видела ее лица, но чувствовала – если бы она могла еще плакать, сейчас бы плакала.

Наташа встала с лежака, приблизилась к ней и бережно приобняла ее за плечи.

– А я была там, – сказала Наташа, – и в зоне отчуждения, и в Припяти самой тоже была. Не знаю, что меня потянуло туда.

– Так зона закрытая, как же тебя пустили? – Хозяйка подняла голову и посмотрела на гостью. – Там же заражено все – и земля, и вода…

– Может быть, не знаю. Сейчас пускают. Сейчас туда туры организовывают. Платишь шестьдесят долларов и едешь. Мне важно было туда попасть… посмотреть на все это. Днем, при ярком свете солнца, там страшно. Реально страшно, ведь это сделал все человек. Взрыв – я имею в виду. Страшно, потому что ходишь по пустынному, заросшему городу и представляешь свой город таким. Даже не мертвым, нет, но… такого слова подходящего в русском языке просто нет. Да и в других языках, я думаю, тоже. Это как античудо света какое-то. Неописуемое. Вот вы боитесь чего-нибудь по-настоящему?

– Да мне-то что ж… Мне знаешь сколько? Семьдесят шесть. Мне-то чего бояться – я уж на своем веку всего навидалась. И молода была, и страшно было, и всяко было… А теперь-то я уж давно ничему не удивляюсь, да и не боюсь ничего. А на работу хожу, так не сложно мне, все же лучше, чем дома сидеть, там делать нечего, а тут хоть что-то. Мне полпенсии на жизнь хватает, я больше натуральным хозяйством обхожусь. А то, что остается, доченьке своей перевожу, у нее сейчас, знаю, не лучшие времена.

– Так что же она, деньги берет, а с вами знаться не хочет и внучке вашей не разрешает?

Собеседница опустила глаза:

– Так как же не помочь, если возможность-то есть?

От всего услышанного Наташу пробрал легкий озноб: холодок по коже, по всему телу… что-то было жуткое в этом рассказе.

– Себе бы лучше помогли, телефон купили.

Чернобыльская переселенка лишь махнула рукой.

Помолчали. Потом Наташа вернулась к тому, с чего начала: