Эндерби снаружи

Хогг услыхал, как захлопнулась дверь самолета. Плохо захлопнулась. Драгоман Чарли, теперь в очень яркой вязаной шапочке, помог стюардессе хлопнуть посильней, и дверь вроде держалась закрытой. Моторы и прочее начали разогреваться, постреливать, или что-то такое. Самолет собирался взлететь. Хогг на секунду почувствовал себя в безопасности, а потом осознал, что спасения нет. Есть такие вещи, как Интерпол, и так далее, что-нибудь в этом роде. Испанские полицейские, сплошь с золотыми, как у Джона, зубами, ждут его в Севилье. А может, и нет, подумал он с небольшим приливом надежды. Может, Испания сочтет убийство поп-певца совсем пустячным преступлением, как, разумеется, оно и есть. Если взглянуть пошире, фактически вовсе не преступление. Ну, тогда, приземлившись в Испании, можно остаться в Испании, el señor inglés[51]. Однако как там жить? С такими небольшими деньгами даже в этой примечательно дешевой (в связи с нищетой) стране нельзя найти прибежище или уборную, чтоб устроиться до тех пор, пока он не уговорит вернуться искусство поэзии, как вернулся кишечный запор. Муза по-прежнему не подавала реальных сигналов. Стих еще надо закончить. Кроме того, в Испании чудовищные репрессии, в Эскориале, или где там еще, сидит крупный диктатор, командуя фалангами жестоких громил (нет, не громил, скорей тощих садистов) с железными кнутами. Свободы слова никакой, поэты находятся под подозрением, иностранных поэтов берут под арест, выдавая со временем Интерполу. Нет, лучше ехать в страну, полную беглецов, контрабандистов, и (он слышал) гомосексуалистов-художников, где понимают и говорят по-английски, на международном теневом языке, где можно хотя бы спрятаться (даже под открытым небом, ночи ведь теплые, правда?) и работать на будущее. Не спеша, шаг за шагом.

— Вы ремень безопасности не застегнули, — напомнила женщина. Хогг с бурчаньем нашаривал металлические язычки грязной сетчатой ленты. Взлетное поле, последняя картинка Англии, с нарастающей скоростью бежало в прошлое серым туманом. Скорость росла; оторвались от земли. В мощной машине. Пожалуй, на самом деле образ вышел из моды. Хогг рассеянно листал брошюру о Танжере, заметив в рамочке рекламу ресторанов и баров. И изумленно нахмурился на одну. Она гласила:

ЭЛЬ-РОКЛИФ

Здесь говорят по-английски

Берберские танцы

Широкий выбор экзотических деликатесов

Добрая чашка британского чаю

«ВО ВСЕХ АНТОЛОГИЯХ!»

Он был изумлен, изумлен, изумлен. Художники-гомосексуалисты, к которым относятся и литераторы. Фамилия, шутовски переделанная на арабский лад. И боевой клич. Ладно. Он тяжело задышал. Если его поймают, а он безусловно узнает, намерены ли его ловить, то покарают не зря. Прежде чем его в наручниках потащит Интерпол, он сделает кое-что в высшей степени справедливое, но сильно наказуемое. Если подумать, Танжер вполне похож на то место, где человеку типа Роуклиффа подобает расставаться с жизнью. Мавританские мальчики. Пьянство до смерти. Пьянство — процесс слишком медленный.

Хогг обнаружил, что женщина с тихим щелчком отстегивает его ремень.

— Вы унеслись куда-то на мили, — улыбнулась она. — А мы на много миль поднялись. Посмотрите. — Хогг кисло пробурчал благодарность, глядя без особого интереса на массу облаков, лежавших под ними. Он уже видел раньше подобные вещи по пути в Рим в медовый месяц. Отдал дань облакам, бросив на них утомленный всезнающий взгляд. Собственно, это поэтам-романтикам следовало бы летать; Перси Шелли с удовольствием посмотрел бы под таким углом. Как оно там? Он про себя прошамкал пару строчек.

— Вы что-то сказали? — спросила женщина.

— Стихи, — пояснил Хогг, — немножко стихов. Про облака. — И как бы в возмещение за пренебрежение ею, столь любезной и дружелюбной, процитировал своим сиплым голосом:

Молча я засмеюсь, из гробницы явлюсь,
Из пещер дождевых восстаю,
Как дитя из утробы, словно дух из гроба,
В прах развеяв могилу свою[52]

.

— О, я люблю стихи, — улыбнулась сквозь моторы та самая женщина. — Знаете, я монетку подбрасывала, выбирая занятие, литературу или астрономию. Но луна победила.

— Что вы хотите сказать, — осторожно полюбопытствовал Хогг, — победила луна?

— Это моя работа, — объявила она. — Лекции читаю. О луне. Селенография, знаете.

— Селена, — изрек образованный Хогг. — Помесь Артемиды с Гекатой.

— О, тут я ничего не понимаю, — сказала она. — Наука называется селенография. Наверно, мне лучше представиться. Меня зовут Миранда Боланд.

Миранда: чудо для родителей[53]; бедная женщина, как есть, одна-одинешенька.

— А, — осторожно вымолвил Хогг, — меня зовут…

В трещавшем динамике неожиданно грянул Чарли-драгоман.