Эндора

— Я вам верю, — произнес Знаменский, поднялся с кресла и направился к выходу. Катя пожала плечами и, дождавшись, когда за Знаменским закроется дверь, легла на диван и снова надела наушники.

Будь моей тенью, скрипучей ступенью,

Цветным воскресеньем, грибным дождем.

Будь моим богом, березовым соком,

Электрическим током, кривым ружьем.

Я был свидетель тому, что ты — ветер,

Ты дуешь в лицо мне, а я смеюсь.

Я не хочу расставаться с тобою

Без боя, покуда тебе я снюсь -

Будь моей тенью.

На краю сознания робко шевельнулась чья-то тихая тень. Открыв глаза, Катя увидела, что Артем заглядывает в комнату. Заметив, что она смотрит, он дождался, когда Катя вынет наушники, и спросил:

— Может, кофе?

Катя улыбнулась, пожала плечами.

— Наверно, нет.

Артем помедлил. Было видно, что он хочет задать какой-то вопрос, но стесняется, и предложение кофе было просто поводом заговорить. Катя испытующе посмотрела на него, и он все-таки спросил с совершенно очаровательной застенчивостью:

— Катя… А вы мне про Параллель не расскажете?

Выключив плеер, Катя поднялась с кровати и промолвила:

— Расскажу, конечно. И давай на «ты», что ли?

Потом Артем все-таки принес с кухоньки чайник, несколько тугих белых булок и нарезку колбасы — Катя признала, что он прав: с едой и чаем любой разговор клеится гораздо лучше, чем всухомятку. Денщик слушал ее, натурально приоткрыв рот от изумления, и Кате почему-то подумалось, что так же она могла бы сидеть с братом, которого у нее никогда не было. Когда рассказ дошел до описания сражения, Артем от удивления, смешанного с испугом, даже жевать забыл, и это было настолько добрым и трогательным, что Катя вдруг сделала паузу и сказала:

— Знаешь, спасибо тебе.

Артем посмотрел на нее настолько пораженно, как будто она отколола просто невероятный по степени неожиданности номер.

— Вы… то есть, ты о чем? — спросил он: сейчас денщик был искренне изумлен.

— Ты очень много для меня делал и делаешь, — серьезно сказала Катя. — Думаю, ты должен знать, что я тебе очень благодарна, — она взглянула на стену, туда, где, по идее, должно было располагаться окно, и продолжила: — Мне было очень тяжело все это время. А ты всегда был рядом и всегда заботился. И продолжаешь это делать.

Лицо Артема как-то странно дрогнуло, словно он боролся с каким-то давно скрываемым чувством, и Катя подумала, что, может быть, она зря сказала ему все это.

— Люди дерьмо, Кать, — негромко промолвил он, наконец. — Настоящее дерьмо, и чем выше, тем его больше, и тем сильнее оно воняет. Я ведь думал, что ты такая же, как они все. Как Знаменский, как Рудин…

Подобное сравнение заставило Катю неприятно поморщиться, словно от зубной боли. Впрочем, подумалось ей почти сразу, он прав. Какой еще может быть повелительница мертвых, которая заставляет покойников говорить? Конечно, одного поля ягодой с остальными магами на верхушке власти.

— А потом оказалось, что нет, не такая, — продолжал Артем. Он говорил медленно, стараясь тщательно подбирать слова, и в его голосе звучала очень тихая и очень искренняя горечь. — Все они сволочи. Мертвые самолюбивые сволочи. А ты живая, Кать. И я очень хочу, чтобы ты отсюда выбралась и все это забыла. У тебя парень-то есть?

Катя шмыгнула носом. Почему-то ей вспомнился не Эльдар, а Кирилл, с механической настырностью звонивший в дверь Эльдаровой квартиры. Катя вдруг поймала себя на мысли, что не может вспомнить, как он выглядел. Был такой человек, ходил с ней на лекции, потом она безответно влюбилась в него и, не получив взаимности, изувечила волю и сломала жизнь Кирилла — и вот теперь память отказывается показать его лицо. Перед внутренним взором сейчас маячил какой-то мутный серый силуэт, и только. Неразличимое лицо на старой фотографии, которое может принадлежать кому угодно.

Два человека, которых она любила, с вероятностью в девяносто процентов были мертвы.

— Уже нет, — откликнулась Катя и вдруг поняла, что плачет, в который уже раз за сегодня. — Я убила его, когда стала эндорой. Я его убила.

Артем почему-то не удивился — или просто не показал вида, что удивлен. Он отставил в сторону свою чашку, сел рядом с Катей и, помедлив, обнял ее. В этом движении не было ни любви, ни страсти, ни желания — просто понимание того, что иногда, чтобы облегчить боль, нужно всего лишь прикоснуться к живому. Это было больше любого сочувствия и любой любви; Катя уткнулась носом в его плечо и заплакала.

Так они и сидели вдвоем, пока дверь не открылась, и в комнату не вошел Рудин собственной персоной. Компанию ему составляла женщина в таком же белом халате, как у Кати. В руке она держала маленький пластиковый ящик без маркировок, похожий на те, в которых переносят анализы. Знаменский ошибся, утверждая, что Рудин уехал домой — он, судя по всему, решил форсировать события и отправился за врачом.