Эндшпиль Маккабрея

— Очень хороший — так утверждал Бернардо Татти. Ваш отец купил ее где-то в Венето в 1949 или 50-м. Сами же знаете, как продают в Италии Старых Мастеров — самые важные едва ли вообще попадают в коммерческие галереи. Стоит кому-нибудь с серьезными деньгами намекнуть, что он выходит на рынок за серьезными работами, его сразу же приглашают в палаццо на уикэнд. Титулованный хозяин деликатно дает понять, что в ближайшем будущем ему придется выплачивать большие налоги — а это в Италии шутка, — и может оказаться принужден даже продать одного-другого Старого Мастера... Вот так ваш отец и купил Кривелли. С сертификатами самых выдающихся экспертов — у таких работ они всегда есть, само собой. Вы-то знаете. Сюжет — Богоматерь с голозадым Младенцем, вокруг масса груш, гранатов и дынь. Очень мило. Как Фриков [191]Кривелли, только поменьше... Герцог или граф намекал, что он не вполне уверен, имеет ли он право владеть этой картиной, но понимал, что ваш отец не станет морочиться подобными пустяками — работу все равно придется вывозить контрабандой, закон запрещает экспортировать произведения искусства. Ваш отец отвез картину своему другу-художнику в Рим, который ее сперва загрунтовал, а потом замалевал какой-то футуристско-вортицистской дрянью. (Простите, забыл, что это ваша область.) Размашисто подписал и датировал 1949 годом — и картина прошла таможню, удостоившись лишь соболезнующего взгляда... Вернувшись в Штаты, ваш папа отправил ее лучшему реставратору Нью-Йорка, сопроводив запиской: «Счистить современный слой; восстановить и проявить оригинал». Через несколько недель он отправил реставратору одну из своих фирменных телеграмм, ну, знаете: «РАПОРТУЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ПРОГРЕСС КВЧ СОВРЕМЕННОЙ КВЧ КАРТИНОЙ ТЧК»... Реставратор в ответ телеграфировал: «СНЯЛ КВЧ СОВРЕМЕННУЮ КВЧ КАРТИНУ ТЧК СНЯЛ МАДОННУ КВЧ КРИВЕЛЛИ КВЧ ТЧК ДОШЕЛ ПОРТРЕТА МУССОЛИНИ ТЧК ГДЕ ОСТАНОВИТЬСЯ ВОПРОС».

Доктор Крампф не рассмеялся. Он смотрел прямо перед собой, пальцы до белизны в костяшках сжимали руль.

Немного погодя я неуверенно выдавил:

— Знаете, ваш отец очень смеялся — чуть позже, когда прошел первый шок. А развеселить вашего отца не так-то просто.

— Мой отец был тупоголовым и сбрендившим на сексе придурком, — ровно ответил Крампф. — Сколько он отдал за картину?

Я сказал, и он поморщился. Разговор увял. Машина поехала чуточку быстрее.

Еще немного погодя Джок робко выдавил:

— Прошу прощения, мистер Чарли, вы бы не могли попросить доктора Крампа где-нибудь вскоре остановиться? Мне бы в кустики. Природа зовет, — добавил он в качестве мелизма.

— Ну, знаешь, Джок, — сурово ответствовал я, дабы скрыть удовлетворение. — Об этом нужно было думать перед выездом. Это все чили, я предполагаю.

Мы остановились у круглосуточной забегаловки, пристегнутой к мотелю. Через двадцать минут, набив животы тревожными на вид яичницами, мы решили, что с таким же успехом остаток ночи можем провести и тут. Джок передал мне ключ от чемодана — как новенький: я рассчитывал увидеть его изъеденным и покореженным Джоковыми желудочными соками.

Я запер дверь, хотя почти не сомневался, что Крампф предпочтет выжидать, пока не залучит нас в эту свою как-бы-очень-приватную летнюю резиденцию. Забираясь в постель, я решил, что следует провести тщательный объективный анализ ситуации в свете одних только фактов. «Если надежды — простофили, — сказал я себе, — то страхи могут дым пускать». [192] Бритвенно-острый мозг Маккабрея не сможет не придумать выход из этой гадкой, но, в конечном итоге, примитивной пакости.

К несчастью, бритвенно-острый мозг уснул сразу, едва сосуд его коснулся подушки. К великому,как выяснилось, несчастью.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

...Берут над половинчатостью верх.

В конце концов нас всех ждет божий суд...

«Андреа дель Сарто» [193]

 Во сколько раз острей зубов змеиных пробуждение без чая! [194] Джок, честная душа, принес мне всяческих разновидностей мотельного фуража, но чая среди них не присутствовало. Если Париж, как говорит нам Галиани, [195] — кафе Европы, то США должны быть мировым ларьком с хот-догами.

— Фу! — сказал я, но отъел немного, чтобы Джоку было приятно.

Шло к полудню; я проспал целых восемь часов. Омывшись, побрившись и одевшись в самое щегольское свое платье, я свершил вылазку на утреннее солнышко, исполненный духа сэра Перси Блэйкни-Маккабрея, «ле Бутона Экарлата». [196]

— А ла лантерн ситуайена [197] де Крампфа! — пробормотал я себе под нос, смахивая сопельку с безупречных брабантских кружев моего жабо.

Снаружи стоял «бьюик» цвета окиси кобальта.