Эндшпиль Маккабрея

А вы знаете, утром мне принесли чашку чаю — и велли-коллепного притом. Если б ещё вспомнить название отеля, я бы вам его сообщил.

После чего меня угостили этаким восхитительно скрупулёзным американским завтраком — сплошь свежая грудинка, оладьи и сироп, — и мне он вообще-то не понравился.

Я спустился на элеваторе (!) в гараж поинтересоваться самочувствием «роллса», который, судя по всему, ночь провёл в неге. Буроватый малый не устоял и вымыл-таки ему окна — но лишь мыльной водой, как он поклялся, и я его помиловал и отстегнул ему от своих щедрот. Десять минут спустя я уже сидел в гигантском таксомоторе, причем — кондиционированном, нанятом на весь день за пятьдесят долларов; сумма выглядит невообразимо огромной, я знаю, но деньги здесь кошмарно мало стоят, вы удивитесь. Потому что их так много, понимаете?

Таксиста звали, судя по всему, Брат, а у него отчего-то сложилось ощущение, что мое имя — Дед. Я дружелюбно объяснил, что вообще-то оно — Чарли, но он ответил:

— О как? Ну что, оч приятно, Дед.

А через некоторое время я уже и сам не возражал — то есть я в чужом монастыре всё-таки, а? — и вскоре он уже возил меня по всем достопримечательностям Вашингтона, не щадя ни единой. Удивительно изящный и величественный город, хотя выстроен преимущественно из задрипанного известняка; я наслаждался каждой минутой. Неимоверная жара темперировалась приятным бризом, трепавшим хлопковые платьица девушек самым притягательным манером. Как только ухитряются все американские девушки разживаться такими аппетитными ногами: округлыми, гладкими, выносливо стройными? И если уж об этом зашла речь, почему у них у всех такие изумительные титьки? Крупнее, готов признать, чем нам с вами нравится, но всё равно восхитительные. Когда мы остановились у светофора, дорогу перед нами перешло особо упитанное юное существо — её ошеломительный бюст при каждом шаге подскакивал дюйма на четыре.

— Честное слово, Брат, — сказал я Брату, — что за бесспорно чарующее создание!

— Эт что ль дамочка сисястая? Не-а. В койке они как бы расплываются навроде лопнувшей глазуньи, только здоровые.

Мне от мысли об этом несколько поплохело. Брат затем перешёл к изложению своих личных вкусов в подобных вопросах, — которые я счёл пленительными, но до определенной степени диковинными.

* * *

Предполагалось — с некоторой долей истины, причём, — что работы Ван-Дейка [107] генуэзского периода представляет собой лучшую коллекцию портретов на свете. Я пришёл к подобной точке зрения сам в Вашингтонской Национальной галерее: пока не увидите их «Клелию Каттанео», едва ли можно утверждать, будто вы что-то видели вообще. Только в Галерее я задержался около часа: невозможно впитать много искусства сопоставимого богатства и красоты за один присест, а я намеревался взглянуть лишь на одного конкретного Джорджоне. Будь у меня время — не торопи меня этот лютый сержант, Смерть, со своим ордером, — я развернул бы перед вами историю-другую, но такие броски уже не засчитываются.

Вынырнув, уже полупьяный от неразборчиво смешанного искусства, я распорядился, чтобы Брат доставил меня в типичный салун для низов среднего класса, где можно глотнуть холодного пива и откусить кусочек ланча.

У входа Брат с сомнением оглядел меня — снизу вверх и обратно — и предположил, что нам следует подыскать что-нибудь «пофасонистее».

— Чепуха, дорогой мой Брат, — стойко вскричал я. — Это обычное здравое облачение — или прикид — английского джентльмена, следящего за модой, который собирается нанести визит Посланнику своей державы  «ин партибус», [108] и я уверен, что добропорядочной вашингтонской публике это известно. Как доблестно провозгласил сэр Тоби, «в одежке сей пристойно пить, а стал-быть — и в сапогах». [109] Веди меня.

Брат пожал плечьми — так выразительно умеют делать только эти парни, — и должным образом повёл. Он был весьма габаритен и на вид крепок, но люди всё равно немного таращились: обряжен он был, вероятно, отчасти непринуждённо, как это часто случается с таксистами, я же, как уже было сказано, был одет в аккурат к собеседованиям с послами, коммерческими банкирами и прочими сановниками. В Англии никто бы и не отметил контраста меж нами, но в Америке о демократии не имеют ни малейшего представления. Странно, нет?

Ели мы в неком стойле или же кабинке — вроде старомодных лондонских забегаловок, только хлипче. У меня стейк оказался вполне милым, но до стеснения огромным; походил на поперечное сечение всего быка. К своему я заказал салат, а вот Брат — картофелину, да еще какую: непомерный клубень, взращенный, как он сказал, на равнинах Айдахо. У меня осталось, наверное, унций десять стейка, и Брат вполне хладнокровно велел официанту (его тоже звали Дед) завернуть их «для собачки», а официант и бровью не повел, хотя оба они прекрасно знали, что остатки эти пойдут сегодня миссис Брат на ужин. Стейк в Вашингтоне ужасно дорогой, как вы, осмелюсь заметить, знаете.