Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Понятие «отдыха» в их экспозиционных практиках тесно связано с концептами пустоты, промежуточности и покоя. Пепперштейн приводит два примера, которые более четко разъясняют его отношение к отдыху: психоаналитический кабинет без пациентов, где психоаналитик, валяясь на кушетке, перебирает рассказы своих пациентов, перекладывает их, сортирует и делает свой архив. Этим он как бы принимает на себя роль пациента и живет чужой жизнью, то есть жизнью Другого — своего пациента, а одновременно и стороннего наблюдателя. Он (через текст), лежа на том же месте, где раньше находился пациент, освобождает свой ум и тем самым с большей легкостью уходит в чужой мир.

Другой пример Пепперштейн берет из детективной литературы: «Шерлок Холмс, перебирающий свою картотеку, и его периоды праздности, и трепет, вызываемый не столько его делами, сколько промежутками между ними»[706]. И в том и в другом случае Пепперштейн обращает больше внимания на промежутки и паузы в процессе исследования, когда сознание исследователя может развертываться спокойно и без внешних препятствий[707]. В своих текстах медгерменевты не придерживались четких позиций, более того — даже не настаивали на них. Их словесная практика заключалась в беспрерывной деконструкции (и реконструкции) различных идей: Вера, Надежда, Любовь; Ум, Честь, Совесть; Свобода, Равенство, Братство[708]. Их тексты изобилуют уловками, бессмыслицами, противоречивостью. Эта квазинаучность и философствование, «остроумное и по-своему увлекательное теоретизирование»[709] Б. Гройс определил как «новый художественный материал»[710].

Наряду с темой пустоты, занимавшей ключевое место и у старших и у младших концептуалистов (медгерменевтов), появляются еще некоторые другие темы, благодаря которым младоконцептуалисты продолжают традицию старших коллег. К примеру, можно взять тему детства, которая обыгрывается медгерменевтами в ином, психоаналитическом ключе: они в своих инсталляциях пользуются детскими игрушками, вводят в свои тексты героев из детских сказок (Муха-Цокотуха, Колобок, Винни-Пух, Курочка-Ряба, Айболит, Мурзилка и другие), добавляя им психоделические черты, характерные для их поэтики. Медицинский прием группы заключается как в их интересе к психическим отклонениям человека и общества в целом, в обращении к характерному медицинскому языку, в использовании шизоанализа, в онейропрактике, исследующей человеческое сознание и бессознательное, так и в их (авто)терапевтической деятельности. Это видно и при выборе тем, предметов и материалов: различные медицинские объекты, бутылки, склянки, стетоскопы, молокоотсосы, плевательницы, зеркала, банки («Товарная панель при легком искажении», 1988). Все эти стекляные предметы пусты, и, поскольку они стоят на зеркале, дублируются не только их очертания, но и сама пустота. Медгерменевты во всех этих прозрачных предметах видят «предельный вариант „супер-плацебы“», то есть «пустоту», превращающую аптечку в «музей исцелений»[711]. Свой фармакологический эксперимент они доводят до дистиллированности симулякра: «это позволяет потенциальному пациенту наслоить „лечащие образы“ лекарств на свой собственный образ: наклоняясь над аптечной витринкой, он отражается в ее зеркальном дне и видит лекарства размещенными на отражении своего лица. Таким образом, „иконографически“ он как бы уже принимает их»[712].

Объекты медгерменевтов сильно контекстуализованы. Их нельзя рассматривать отдельно, а только во взаимодействии с другими объектами, как и в отношении самого экспозиционного пространства. Проводя различие между объектами А. Монастырского, Н. Паниткова и медгерменевтов, Рыклин называет вещи МГ «агрессивно нейтральными, отстаивающими право на нейтральность самой своей фактурой»[713].