Кризис цивилизации — это разрыв между возросшим производством — и отставшей идеологией потребления в конкретной цивилизации конкретной эпохи, когда невозможно реализовать и потребить весь производимый продукт, и излишек человеческой энергии масс обращается в совершенно непроизводительные занятия. Выброс человеческой энергии масс через выхлопной клапан игр, развлечений, спорта, экстремальных занятий, — это спуск пара из перегретого котла перед взрывом.
В Риме было что в период наибольшего могущества, он же период упадка? Причем могущество было военным, политическим, экономическим, культурным, — а упадок моральным, ценностным, разложение социальных институтов, коррупция, беспринципность? Бесплатный хлеб и зрелища народу, толпы нахлебников-дармоедов, дикие развлечения золотой молодежи, все мыслимые и немыслимые виды разврата, бешеные цены на деликатесы, престижный макияж в виде золотой пудры — это круто, это золото на один раз, сдул — и нет! Ибо суперорганизованное римское государство заставляло производительно трудиться весь мир — и свободные граждане с жиру лопались, не зная, чего еще хотеть, а личных самолетов и компьютеров тогда еще не изобрели. Ну, рабы не в счет — это рабсила, вместо машин. Из них максимум энергии и вышибался — переходя в пустые продукты и траты золотого верха? М-да, а окружающие варвары полагали, что это положение надо откорректировать в свою пользу.
Что же у нас сейчас? Ой похоже. Богатые страны потребляют. Бедные страны производят. Варварские страны с ненавистью точат ножи: работать западло, но отобрать надо бы!
Безумно гипертрофированная индустрия развлечений нашей цивилизации — безошибочный признак близкого конца. Спорт, экстремалы, поп-культура, рок-фестивали, телеиндустрия и киноиндустрия, — в среднем цивилизованный человек все меньше работает в производительном смысле — и все больше занимается фигней, от развозки пиццы на дом до стрижки болонок (скотина, за пиццей придешь сам, а болонка пусть дом сторожит!).
Но природа человеческая и устройство вселенское создали государство, и в этом государстве надо стремиться на верх социальной пирамиды, а для этого больше потреблять, а для этого больше работать, а у кого бабло уже есть, прыгают, скажем, на тарзанке или ходят толпами на Эверест, подыхая по дороге, потому что природа людская требует максимальных ощущений, а для этого максимальных действий. То есть: максимального энергопреобразования, ибо тяга к этому в природе твоей, устройстве нервной системы твоей заложена.
С точки зрения энергоэволюционизма:
Государство — это форма самоорганизации социальной материи, обеспечивающая максимальный энергетический потенциал данной совокупной биологической массы этой материи. Государство обеспечивает максимальную совокупную производительность труда своих граждан. Государство — такая форма организации больших людских масс, когда они вместе делают максимум возможного.
Государство — это наиболее структурированная форма социальной материи, наиболее упорядоченная. То есть — отстоящая дальше всего от хаоса, то есть — максимально энергосодержащая.
Но с точки зрения социологии такое определение не то чтобы никуда не годилось, но немного из другой оперы.
И тогда мы попробуем сказать так:
Государство — это объективная форма самообразования общества, выраженная в надличностной и надобщественной системе социальных институтов, реализующих максимальную координацию общества и максимальную эффективность совокупной общественной деятельности через силовое, экономическое и идеологическое принуждение к исполнению установленных государством законов, регламентирующих права и обязанности граждан на территории государства.
Это длинно, но это, похоже, так. Вечно пишут, что нет общепринятого и общепризнанного определения государства. В энергоэволюционной парадигме мы это определение дали минуту назад. А в социологической вот сейчас.
Смысл государства в том, чтобы каждому и всем вместе предоставить возможность совершить в жизни максимум того, на что они способны, и заставить сделать это. Это такой гуманистическо-экономический смысл. Культурологический в широком смысле слова.
Что же я имею против современной социологии, которую я так неполиткорректно охаял в начале беседы, и которая имеет массу заслуг, и вершин, и свершений, и всего; и которую я знаю, разумеется, несравненно хуже, чем надо, чтобы судить о ней в полном объеме и на всю глубину? Ибо она уже неохватна и неподъемна в библиотеках своих трудов бесчисленных научных работников?
Отсутствием единого естественнонаучного фундамента она мне чуток не совсем нравится.