Энглби

Исключение составлял спортивный отдел: для этих счастливцев суббота была главным днем недели. К тому же расписание новостей всегда известно заранее: оставь место для конкретных деталей и знай себе верстай полосу. Работа не труднее, чем раскраска по номерам, так что единственной проблемой для спортивных коллег было найти себе такое занятие с понедельника по пятницу, чтобы не нажить цирроза печени. Что касается международной политики, то в задачу шестерых наших зарубежных корреспондентов входило сделать дайджест из написанного за неделю их иностранными коллегами и добавить что-нибудь «забавное» из местной прессы, причем зная, что наши читатели вряд ли заглянут в «Вашингтон пост» или «Монд». Тоже не то чтобы тяжелая работа.

А вот от остальных из нас жизнь неустанно, мучительно требовала изобретательности.

В отделе новостей мне выделили стол с телефоном, но бывал я там редко. Вообще все это выглядело странно: взрослые люди без конца заполняли какие-то ведомости, ходили в паб, читали газеты и делали вид, что они страшно заняты. Важные для газетчика качества — усидчивость, умение нетривиально мыслить и четко излагать — тут не котировались, считаясь неподобающими для мужчины. А что ценилось, так это (в порядке убывания): воинственность, владение мачо-жаргоном и способность много выпить. Атмосфера, которую стремился создать Тони Болл, сильно отдавала военно-морским училищем. Что поразительно, такой она тут была всегда.

Четыре дня из пяти репортеры ошивались в кошмарных забегаловках на Флит-стрит, пили шипучее пиво или сухое белое вино, отдающее сероводородом, с противным привкусом, и без конца обсуждали слухи о неотвратимых увольнениях и сокращениях. С завистью говорили о тех, кто сбежал в другую газету, особенно в «Дейли мейл» — о схеме возмещения расходов в этом издании говорили с восхищением. Наш криминальный репортер был осведомлен о планах «руководства» куда лучше, чем о брифингах в Скотленд-Ярде. Дважды в неделю он пил с приятелями из «Дейли миррор», отогревая их в ожидании неизбежных заморозков.

Когда время от времени начинались разговоры, будто руководство наконец взяло Тони Болла за жабры, эта публика громогласно высказывала ему свою поддержку — однако все время пребывала в страхе. Руки у коллег тряслись не от безудержного курения и выпивки, а от страха перед субботней выволочкой от «Звездоболла» и от ужаса, что платить по самонадеянно набранным кредитам окажется нечем. Катастрофа приближалась, но по какой-то неведомой причине они не могли понять, что придет она и без Болла: однажды в статье найдут неподтвержденные факты; либо ее исковеркает внештатный субботний помред, отсидевший за поножовщину; либо выкинет в корзину пьяный ночной редактор. Или их уличат в пренебрежении к выпивке и недостаточной корпоративной солидарности на совместной рождественской вечеринке либо в том, что давно не предлагали «свежих идей». Какая несправедливость — это бесконечное напряжение, навязанное пухлой, в четыре тетрадки, газетой, жадно поглощающей любую недодуманную мысль, так что в голове остается только пустота и похмелье.

По вторникам я уходил из редакции в четыре, сказав Боллу, чтобы звонил мне, если что. Иногда он отправлял меня за город (я не возражал), а пару раз посылал брать интервью.

Это, пожалуй, было не вполне мое.

Помню, беседовал я с неким Джефри Арчером, автором книг. То ли по поводу его нового бизнеса, то ли по поводу новой книги, уже и не помню. Он был депутатом парламента и богатым человеком, потом вложился в клининговую компанию и погорел, но все вернул, когда стал сочинять приключенческие книжки — детского уровня, но популярные у взрослых. Я отправился в небоскреб на южном берегу Темзы, близ Ламбетского моста, и поднялся на лифте на самый верх.

Едва я вошел в кабинет, Арчер облаял меня, точно главный старшина Данстейбл на плацу в Чатфилде. Видимо, хотел выбить из колеи. Изобразил гнев, потом улыбку.

Усадив меня на диван, он с гордостью показал на висящие на стене творения Энди Уорхола (консервные банки, винтажные кинозвезды — убранство во вкусе студента-первокурсника). Теперь он тявкал, как терьер. На мои вкрадчивые вопросы он давал ответы, о которых заведомо знал либо что это неправда, либо что даже я знаю, что это неправда. Провоцировал меня. Попробуй хоть в чем-то усомнись, говорил его сверлящий взгляд, тогда увидишь меня в ярости — не показной, а по-настоящему.

А потом Арчер вдруг переменился, — в один миг, как весенний ветер. Уселся рядом, разулыбался, предложил шампанского. Расспросил про семью, про работу, где учился, и принял меня поздравлять и нахваливать.

Сейчас он вроде уже чокнулся, но тори его по-прежнему явно ценят и постоянно выдвигают на серьезные должности.

В этот миг в помещение (которое сам хозяин называл «пентхаусом») вошла блондинка в возрасте (Мэнди? Сэнди?) с шампанским и бутербродами с копченым лососем.

— Спасибо, дорогая, — тявкнул он ей в спину, когда блондинка засеменила прочь, потрескивая черным нейлоном колготок.

И подмигнул мне.