Ёнька

Потом, значительно позже, возникла мысль стать писателем и рассказать об усатом друге. Обязательно в виде детской сказки. Я даже начал что-то, но понял, что детское никак не выходит. Во взрослой голове чувства тех дней скукожились, цвета стали блёклыми. Даже бабочки стали – не «ух, какими!» и всеми разными, а просто «павлиньими глазами» и мотыльками. Детская книга без сочных лучей – напрасный труд. Я уж и вовсе отбросил затею, но как-то вечером за разбором старых фотографий в мамином шкафу обнаружил стопку голубых тетрадей и конвертов, перевязанных лентой. В мире летающих машин, где каждая книжица расценивается как сокровище, такая находка не могла остаться незамеченной. Я принялся листать пожелтевшие страницы и уже на второй понял, что мальчик, о котором рассказывает автор, – это я. Захотелось выведать историю тетрадок, но к тому времени память в родительских головах совсем растворилась. Они не помнили даже вчерашний день. Впрочем, не было никаких сомнений, что записи оставил именно он – тот самый пират. А ведь я даже имени его настоящего не знаю. Как назвал Бамалеем, так оно и прижилось.

Как же сладко было мне спустя столько лет слышать в строчках старого текста хрипловатый голос друга. Бамалей явился мне, как и в жизни, всемогущим и добрым, хитрым и наивным. На некоторых листах он сделал зарисовки, но я на них выглядел слишком маленьким. Это казалось несправедливым. К тому же в тексте мой взрослый друг беззастенчиво приписывал большую часть заслуг себе. Это совершенно не могло быть правдой! Но, помня о его беззлобном нраве, обижаться я не стал.

Вместе с находкой ожила работа по написанию книги. Подхваченный воспоминаниями, я трудился день и ночь, однако в тетрадях оказалась только часть истории. В конвертах я нашёл разрозненные записи более поздних событий. После недолгих колебаний я решил тетрадный текст привести как есть, а остальное собрать из отрывков и дописать самостоятельно. Так и сложилась эта сказка. Я поделил её на две части. Первая – от Бамалея, а вторая – из записей и собственных воспоминаний.

Часть первая. Записи Бамалея

Тетрадь первая

Каракули на обложке

Ну вот я и взялся снова за перо. Сто раз бросал, но каждая мысль мимо листа – как утрата. Должен признаться, по части мыслей я жуткий скряга. Оттого и пишу. В остальном – безнадёжный лентяй. Оттого и не заканчиваю начатых историй. Думаю, что в этот раз всё будет всерьёз.

Дело в том, что несколько лет назад я встретил мальчика необыкновенной силы радости. Тогда свойство это сделало нас друзьями, а чуть позже – разлучило. По прошествии лет я нашёл своего друга иным – раненым и жестоким. Впрочем, обо всём по порядку. Начну с впечатлений от первого дня знакомства с Ёнькой.

Нападение на Причал

Раз уж опять всё снова, то нужно придумать правдоподобную легенду, «кто я прямо здесь и сейчас». Пускай так: я – мороженщик. А домик мой стоит на выходе из волшебного леса, а лес – внутри железного забора, а забор – в центре большого города. И пусть название у леса будет «Парк». Люди же любят огораживать лес забором и называть скучным словом. Что по мне, так ни тропки, ни скамейки не дают им такого права.

Так вот, в том волшебном лесу, о котором пойдёт речь, ко входу лежит множество дорожек, а вот на выход – только одна. Рядом с ней и находится мой домик. Жилище крохотное – с плоской крышей, большим раздвижным окном спереди, дверкой сбоку и четырьмя колёсами. На окне ряды фотографий, но не людей, а моих любимых брикетов и эскимо. С названием моего домика у гостей возникают разногласия: кто-то зовёт ларьком, кто-то – магазинчиком, некоторые – даже прицепом. Чтобы исключить путаницу, я приделал вывеску, на которой написал: «Причал». Стены раскрасил голубой волной, а на двери нарисовал айсберг в виде вазочки с пломбиром. Чайку тоже хотел, но места для неё не нашёл. Рыбу нарисовал, но тут же закрасил – запах не тот.

Когда-то Причал выглядел ярко, но с недавних пор поблёк. Впрочем, не он один. Цвет сошёл и с деревьев, и с цветов в тумбах, и даже с бантиков и туфелек. Уж я-то знал, что причина тут совершенно не природная. Непонятное и тревожное будущее туманило всё вокруг, но, кажется, никто, кроме меня, не замечал этого. Я же не находил себе места. Мир радости отслаивался. Люди сами взрезали шов, соединяющий средние миры с радостью. Они вычищали слова от радужного муара в угоду логике и практичности. Довели до того, что в «дружбе» остался расчёт, из «победы» выветрился азарт, а в «любви» звон денег слышался чаще, чем биение сердца.

Радость покидала нас. Чтобы как-то удержать её, я нырял в детские глаза, искал свет и силу, способную сшить миры заново. Собирал по искорке и латал ту часть шва, которая проходила через мою душу.

Впрочем, не с того я начал… Зовут меня здесь… Хотя и это неважно. Дело в том, что однажды, в яркий воскресный день, произошло событие, из-за которого пришлось сменить привычное имя.